Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Дягилев отправился в Лондон раньше своей труппы. Нижинский и Нувель ехали отдельно от труппы, Ромола попала на тот же корабль и поезд. Во время путешествия из Парижа в Лондон ей удалось обменяться несколькими фразами с Нижинским как в коридоре поезда, где она стояла у двери их с Нувелем купе, так и на корабле, где она, бросив вызов ветру и непогоде, устроилась рядом с ним на палубе. Он все еще очень плохо говорил по-французски, а она едва знала русский, на помощь пришла мимика. Хотя сама Ромола еще не осознавала, но Вацлав, кажется, уже понял, что она преследует его. Если в последующие недели он крайне редко подавал вид, что знает или замечает ее, это отчасти объясняется «кошачьей» дипломатией, отчасти сомнениями в своих склонностях, в ее характере и обаянии. Дягилев в соломенной шляпе встречал его на вокзале Виктория, он бросил на Ромолу удивленный взгляд, когда Нижинский приподнял шляпу, прощаясь с ней. Она же была изумлена смелостью Вацлава.

Ромола остановилась в отеле «Стаффорд» в Сент-Джеймском дворце*[318], но пользовалась любыми возможностями, чтобы позавтракать или пообедать в гриль-баре отеля «Савой», где Дягилев устраивал приемы у камина. Лондонский сезон должен был впервые состояться в театре «Ройял», «Друри-Лейн». Его снова поддерживал сэр Джозеф Бичем. Пьер Монте дирижировал балетами, Эмиль Купер — операми. Во время вынужденного отсутствия Монте новичок Рене Батон принял на себя дирижирование последними балетами. Этот сезон вошел в историю тем, что Лондон впервые услышал русскую оперу. Послушать эпические оперы Мусоргского, увидеть «Весну священную» Стравинского — Нижинского, не говоря уже об «Играх» и «Послеполуденном отдыхе фавна» (этот последний балет Дягилев побоялся показать англичанам в прошедшем году), иметь возможность сегодня вечером послушать Шаляпина, а завтра увидеть Карсавину и Нижинского — все это способно было удержать англичан в Лондоне в июле! Дягилев и Нижинский со своей стороны испытывали некоторое ослабление напряжения, так как парижский сезон закончился; отель «Савой» стал для них своего рода домом, и они всегда были рады снова увидеть леди Рипон, леди Джульет Дафф и леди Оттолин Моррелл.

Хилда Маннинге, получившая ужасное имя Манингсова, которое, безусловно, не могло никого обмануть, записала некоторые впечатления этого легендарного сезона, во время которого она впервые выступила с дягилевским балетом в своем родном городе, на той самой сцене, где она в детстве видела Дан Лено.

«Раз в две недели, в дни оплаты, мы выстраивались в очередь в зеленой комнате за сценой в „Друри-Лейн“. Григорьев сидел там за столом со столбиками соверенов и полусоверенов, серебряных крон, полукрон, шиллингов, шестипенсовых монет. Тогда зарплата в дягилевской труппе рассчитывалась во французских франках, и Григорьеву было нелегко подсчитать суммы, причитающиеся артистам. Наша труппа представляла собой довольно забавное зрелище — все так элегантно разодетые вставали в ряд, чтобы получить свои столбики золота и серебра и расписаться в ведомости. Даже я, получив свои пятнадцать золотых соверенов и немного серебра, ощущала себя богатой, как Крез, выходя на залитую солнцем Рассел-стрит.

Занятия проходили в здании манежа территориальной армии на Чениз-стрит, идущей от Тоттнем-Корт-роуд. Они всегда начинались в девять, и горе тому, кто опаздывал. Когда мы приходили, маэстро Чекетти поливал пол, насвистывая какую-нибудь неузнаваемую мелодию. У него была странная манера внезапно переходить на свист во время разговора.

Дягилев разрешил нескольким художникам и скульпторам посещать эти занятия. Среди них были Лора Найт и Юна Трубридж. Голову Нижинского их работы мне довелось найти сорок лет спустя в лавке старьевщика. И это была единственная прижизненная скульптура танцора, не считая небольших набросков Родена*[319]. Этих художников, безусловно, больше всего привлекал Нижинский, и иногда, когда он работал с Чекетти, во время ленча им дозволялось остаться и сделать наброски. Там всегда сидела и молча наблюдала одна девушка, мы все очень удивились, узнав, что ей разрешили посещать наши занятия с Чекетти. Поскольку она не была постоянным членом нашей труппы, это было исключительным событием. Оказалось, что она — дочь известной венгерской актрисы. Дягилев, никогда не упускавший возможности сблизиться с влиятельными людьми, позволил ей заниматься с нами, хотя она не была настоящей танцовщицей. Звали ее Ромола Пульски. Она знала английский и часто заходила посидеть в уборную кордебалета и поболтать со мной.