Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Пребывание Нижинского в Нью-Йорке служило для газет постоянным источником слухов и сплетен, порой причудливых. «Нью-Йорк ревю», например, 13 мая поместила сообщение, что Нижинский «рассматривает» предложение, сделанное «Подводной Венерой» Анеттой Келлерман, объединить силы в создании новой «водной» постановки. Но Нижинский теперь был полностью погружен в планы относительно двух новых балетов и следующего сезона Русского балета, который пройдет под его руководством. Первой проблемой было отсутствие в труппе примы-балерины, и «Метрополитен-опера» послал в Россию представителей для поиска кандидаток. Другой проблемой стало художественное оформление «Тиля» и «Мефисто-вальса», так как ни Бенуа, ни Судейкин, к которым обращался Нижинский, не могли выехать из России. Один из директоров «Метрополитен-опера», Роулинг Коттене, отвез Вацлава и Ромолу в Гринвич-Виллидж, чтобы поговорить с подающим надежды молодым художником Робертом Эдмондом Джонсом, работавшим с Максом Рейнхардом в Берлине. Ромола писала: «Это был высокий, робкий человек, но он внушил Вацлаву доверие…» Джонс оставил воспоминания об этой встрече с Нижинским:

«Он очень нервный. В его глазах беспокойство. Он смотрит нетерпеливо, озабоченно, необычайно умно. Он кажется усталым, скучающим и одновременно возбужденным. Я замечаю за ним странную привычку обкусывать до крови кожу по краям больших пальцев. Через все мои воспоминания об этом великом артисте проходит образ этих красных, с ободранной кожей пальцев. Он размышляет и грезит, далеко заходит в мечты, вновь возвращается. Время от времени его лицо освещается мимолетной ослепительной улыбкой. У него простые, располагающие, несколько прямолинейные манеры, напоминающие порой манеры простолюдина».

Разговор велся на французском языке с запинками, но Нижинский, казалось, заинтересовался эскизами. Во время беседы Джонс почувствовал «…в нем качество, которое я могу определить… как непрерывное стремление к достижению таких высоких масштабов прекрасного, каких в действительности в этом мире не существует. В нем есть удивительная движущая сила, умственный механизм, слишком мощный, который мчится — возможно, даже сейчас — к финальной катастрофе*[349]. Иначе говоря, в нем нет ничего ненормального. Только впечатление о слишком пылкой, слишком блестящей, невероятно нервной натуре, мучимой беспощадной страстью творческого созидания».

Нижинский о художнике отозвался просто — «Tres heureux»[350].

Вацлав купил мотороллер, быстро научился им управлять и возил на нем Ромолу и подросшую Киру на прогулки. Спасаясь от эпидемии детского паралича, семья из Нью-Йорка уехала на автомобиле в Бар-Харбор в штате Мэн. Там вместе с одним-двумя друзьями, проживавшими поблизости, они ходили в бассейн, где на достижения Нижинского собирались посмотреть зрители. На вершине холма стояло мраморное здание театра, а на лужайке поднимался «греческий» амфитеатр. На этой лужайке Вацлав играл с дочерью и занимался с аккомпаниатором в греческом храме. Он также, впервые и очень успешно, попробовал играть в теннис, который не совсем верно изображал в «Играх»*[351]. Раз в неделю в театре проводился концерт, в котором принимали участие выдающиеся музыканты. Вацлав сочинил еще несколько танцев, один из которых, «Le Negre Blanc»[352], — на музыку кекуока Дебюсси.