Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Я старалась, насколько это было возможно, развлечь Вацлава, и мы часто проводили время с герцогиней де Дюркаль, которая так отчаянно влюбилась в него, что он отказывался прогуливаться с ней в одиночку, как предлагала я. Однажды мы поехали в Эскориал по однообразной дороге через бесплодную пустыню, но на последнем повороте мы не смогли сдержать возгласа восхищения перед внезапно возникшим из ничего, как мираж, огромным суровым зданием, заполнившим собой горизонт. Впечатление от строгих, мрачных линий громадного строения было ошеломляющим. Вацлав, словно приросший к месту, произнес: „Испания… Религиозный фанатизм, воплощенный в граните!“

Когда он стоял там, такой маленький, такой уверенный в себе, под лучами яркого солнца, перед безжалостной, угрюмой цитаделью инквизиции, я удивилась, почему он не видит того, что его „учителя“ с помощью этого же религиозного фанатизма пытаются завладеть его душой и погубить его…

За обедом на террасе Вацлав, казалось, вновь обрел свою шаловливость. Он сказал мне: „Пожалуйста, Фамка, не оставляй меня так надолго наедине с ней (герцогиней. — Р. Б.)!“ Он был слишком сдержан, чтобы разоблачить ее, но и слишком честен, чтобы не предостеречь меня».

Несмотря на Дягилева, толстовцев и красивую рыжеволосую герцогиню, Ромола считала свой брак счастливым и любила Вацлава все больше и больше.

«Наша интимная жизнь была идеально счастливой. Иногда меня охватывало странное чувство, и я испытывала то же, что, наверное, и мифологические женщины, когда бог нисходил, чтобы любить их. Это было невыразимо радостное сознание, что Вацлав больше, чем земной человек. Экстаз, который он мог создавать в любви, как и в искусстве, имел очищающее свойство, и все же в нем было нечто непостижимое, скрытое от всех».

А затем явились эти скоты, Костровский и Зверев, чтобы все испортить!

«Вацлав начал говорить, что физическая близость оправдана только в том случае, когда ее результатом становится рождение ребенка. До этого он уклонялся от половой жизни, ссылаясь на мое слабое здоровье и ответственность оцовства, а теперь он утверждал, что правильным следует считать или полный аскетизм, или ежегодное рождение детей. Я сразу поняла, что эту мысль внушил ему Костровский, дабы убрать меня с дороги. Однажды ночью, когда они обсуждали этот вопрос, я объявила открытую войну.

Было три часа ночи. В течение нескольких часов я слушала, как они хитроумно пытались разрушить наше счастье, и наконец чуть не плача воскликнула: „Почему вы не оставляете моего мужа в покое? Вы не говорите с ним об искусстве, зная, что в этом вопросе вы не можете на него повлиять. Вы не друзья ему, вы его враги. Если вы хотите сделать людей счастливыми, начните с собственных семей. Ваша жена, Костровский, несчастна, ваши дети разуты, поскольку вы раздаете свои деньги посторонним; а вы (Зверев. — Р. Б.), если хотите выдвинуться, почему не попросите об этом открыто? Вацлав Фомич помог бы вам. Я запрещаю вам обоим вмешиваться в нашу семейную жизнь. Оставьте нас, этот дом принадлежит Вацлаву и мне“.

Вацлав никогда прежде не видел меня такой и на мгновение оторопел, но затем сказал: „Пожалуйста, Фамка, они мои друзья, не отказывай им в нашем гостеприимстве“.

Костровский и [Зверев] сидели и с наглыми лицами ждали дальнейшего развития событий, но я изменила тактику: „Вацлав, тебе придется сделать выбор между дьявольским воздействием этих людей и мной. Если через полчаса эти люди все еще будут здесь, я уйду от тебя“.

Я ждала в соседней комнате. Пришел Вацлав и попытаться убедить меня в том, что они оба — добропорядочные люди, но моя решимость была непоколебимой. Когда означенное мной время истекло, они все еще находились у нас. И тогда я ушла в ночь.

Наутро Вацлав нашел меня в Прадо и умолил вернуться, сказав: „Будет так, как ты хочешь“. С этого дня Костровский и [Зверев] никогда больше не переступали порог нашего дома, но в театре они все еще искали возможности добраться до Вацлава».

Мясин, такой же замкнутый по характеру, как и Нижинский, наблюдал за Вацлавом во время его репетиции «Фавна». «Я был потрясен тем, как он показывал мельчайшие детали жестов и движений, поправляя каждого танцора со спокойной уверенностью и полным пониманием. Он был феноменально одаренным балетмейстером». Вацлав считал «Парад» демонстрацией чистого модернизма, но был очарован «Женщинами в хорошем настроении». Мясин тоже изобрел новый вид движений — мерцающий, судорожный танец, вдохновленный частично клавесинными сонатами Скарлатти, частично марионетками, Чарли Чаплином и ранним кинематографом. Вацлав стремился помочь Леониду и поддержать его. Нижинский пришел в гримерную Мясина с предложением танцевать партию Баттиста в итальянском балете. А еще он приватно репетировал с Идзиковским «Призрак розы».

После одиннадцати представлений в Мадриде труппа отправилась в Барселону, где должна была показать еще шесть спектаклей. В этом городе Русский балет выступал впервые. Герцогиня де Дюр-каль последовала за ними, чему Ромола была «весьма рада».