Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Вацлав любил наблюдать за людьми. Юношей он обычно сиживал с Бакстом в „Кафе де ла Пэ“, глядя на прохожих. Теперь каждое утро мы ходили в маленький бар в нашем отеле. Там, потягивая свой апельсиновый сок, мы наблюдали за группами отдыхающих, возвращавшихся с прогулки или из бассейна перед ленчем. „Беромюнстер“, швейцарская радиостанция, передавала в полдень последние новости. Однажды болтовня прекратилась, и наступило полное молчание — сообщили, что Германия не приняла во внимание требование не оккупировать Данциг…

Внезапно, как гром среди ясного неба, заговорил Вацлав:

— Итак, они снова заявляют: „Deutschland, Deutschland, über alles“[406]. Это начало второго акта!»

Швейцарские отели вскоре опустели, но Ромола договорилась с хозяином их отеля о том, что они останутся на неограниченный срок. Вызвали санитара для Вацлава, но доктор Мюллер решил прислать опытную сиделку. Это оказалась неудачная идея.

«Вацлав не нуждался в физическом уходе, ему скорее нужен был в мое отсутствие компаньон, человек, который мог играть роль камердинера, помогать ему одеваться и раздеваться, брить его и подавать еду. Но больше всего ему необходимо было иметь рядом властного человека, достойного его уважения, который мог бы подчинить его своей воле и сдерживать его, если это окажется необходимым. Вацлав сразу же стал враждебно относиться к сиделкам и делал все, что в его силах, чтобы пугать их. Будучи превосходным актером и мимом, он смотрел на них так грозно, с таким мрачным выражением, что им казалось, будто пришел их последний час. Они не осмеливались оставаться с ним наедине или прикасаться к нему. Так что мои надежды на помощь и содействие быстро улетучились, а зловредный Вацлав достиг своей цели — он просто хотел, чтобы я присматривала за ним днем и ночью, он хотел быть со мной наедине и снова стать хозяином в своем доме.

Это было вполне естественное и здоровое желание, порадовавшее его врачей и меня как явный признак улучшения его состояния. Но это ложилось тяжелым бременем на мои плечи, так как ответственность была непомерная. Я должна была обеспечить безопасность Вацлаву и в то же время отвечала за его поведение по отношению к окружающим. Большинство людей может себе представить, что значит опекать нормального человека, но совсем другое дело, если вам приходится отвечать за больного шизофренией.

Доктор Мюллер, с которым я посоветовалась по телефону, предложил мне уволить сиделок, которые только раздражали Вацлава своим присутствием. Он с сожалением сказал, что при сложившихся обстоятельствах нам, по-видимому, придется отказаться от плана оставить Вацлава на свободе, так как сомневался, смогу ли я вынести постоянное физическое напряжение, находясь с ним неотлучно без отдыха. Он считал, что нам не остается ничего иного, как отправить его снова в психиатрическую лечебницу до тех пор, пока не закончится война.

Но я не намерена была сдаваться и попыталась сделать невозможное. Так что я предупредила об увольнении сиделку, которая в любом случае проводила время, прогуливаясь по горам или читая романы в своей комнате, и приняла все обязанности на себя.

Сначала Вацлав был мягким и послушным. Он спокойно сидел, пока я его брила, помогал мне прибирать комнату, прежде чем отправиться на утреннюю прогулку, сопровождал меня, когда я ходила по магазинам, держал шерсть, пока я вязала; казалось, все идет как по маслу. Доктор Мюллер радовался и поздравлял меня».

Однако впереди упорную Ромолу ожидали новые испытания.

«Возможно, Вацлав решил, что здесь, на высоте шести тысяч футов над уровнем моря, жизнь слишком скучна и что пришло время немного развлечься. Во время одной из наших прогулок, когда мы взбирались в гору, он неожиданно толкнул меня, и так сильно, что я потеряла равновесие и упала на склон. Что произошло бы, если бы Вацлав толкнул меня немного раньше, когда мы шли вдоль обрыва, одному богу известно. Хотелось бы знать, сделал ли он это преднамеренно или по внезапному порыву. По моему глубокому убеждению, Вацлав по характеру — сама мягкость, он никогда не причинял кому-либо зла намеренно. Но я знала, что больные шизофренией могут совершать поступки, руководствуясь внезапными неконтролируемыми импульсами. В этом-то и таилась опасность, этого мне и следовало опасаться. Возможно ли было контролировать поступки Вацлава или влиять на него? Не могло быть и речи о том, чтобы использовать силу. Даже в начале болезни, когда эти жестокие врачи и сиделки надевали на него смирительную рубашку и привязывали к железной кровати, требовалось четыре санитара и инъекции, чтобы одолеть его. А результаты? Он превратился в развалину. Я решила, что бы он ни делал, пока я жива, подобного никогда не повторится. Я решила никому не говорить о том, что произошло, но впредь соблюдать еще большую осторожность.