Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Во время этого инцидента я встала, засмеялась и отряхнула юбку. Вацлав тоже засмеялся, когда я сказала: „Как забавно, Вацинко“ — и решительно взяла его под руку. Он, казалось, был захвачен врасплох. Я чувствовала, что он размышляет, откуда у меня столько нахальства, что я не боюсь его. Теперь я поняла, что он пытался напугать меня. Я знала, что должна одержать верх, иначе моя игра будет проиграна.

Много лет назад профессор Блойлер дал мне совет: ни в коем случае „не терять самообладания, когда душевнобольной пациент возбуждается или впадает в ярость, напротив, тогда следует проявлять абсолютное бесстрашие“. Даже в психиатрической лечебнице, с небольшим количеством легкой мебели, небьющимися стеклами и автоматически закрывающимися дверями, где, кажется, все направлено на то, чтобы справиться с подобными случаями, и то трудно противостоять нападению душевнобольного. Насколько же это сложнее среди посторонних, в отеле, где каждый предмет может нанести телесные повреждения не только больному, но и кому-то из окружающих.

На следующий день, когда я, как обычно, принесла поднос с завтраком в комнату Вацы, одним мощным движением он бросил поднос на пол. Моя одежда промокла от чая, мебель, ковер — все вокруг покрылось кусками яичницы и фруктами из компота. Вацлав сидел в постели и победоносно смотрел на меня. Я наклонилась и стала подбирать небьющиеся тарелки и чашки, которыми мне хватило ума пользоваться, и прибирать остатки завтрака. Но Вацлав явно намеревался устроить настоящее шоу. Он бросил в меня сначала стул, а затем мраморную подставку с маленького прикроватного столика. Когда даже это не произвело желаемого эффекта и я не покинула поле битвы, охваченная паникой, он со зловещим выражением лица совершил один из своих знаменитых больших жете и опустился рядом со мной с угрожающими жестами.

В этот момент Вацлав был очень похож на Ивана Грозного. Я видела по его затуманенным глазам, что он не слышал и не понимал меня. Он был охвачен ужасным возбуждением. Но я не двигалась и стояла, решительно и властно глядя ему в глаза. Вацлав отвечал пристальным взглядом. Прошло несколько минут, которые показались вечностью. Затем почти незаметно он отступил. Это была только доля дюйма, но я заметила это. Я поняла, что победила, и ласково, но твердо сказала: „Ваца, пожалуйста, садись“. Он послушался».

После этого Вацлав успокоился, галлюцинации прекратились, он казался спокойным и позволил Ромоле управлять собой. Она пришла к выводу, что им было бы лучше переехать в Соединенные Штаты, где у нее много друзей, и она сможет зарабатывать на жизнь, а Вацлав будет поблизости от практиковавшего там доктора Закеля. Через своего американского друга и юриста Лоренса Стейнхардта она обратилась с просьбой о гостевой визе для Вацлава. Ее собственная виза была действительна еще в течение года. Пока ждала визу, она узнала от Филипа Моррелла, мужа леди Оттолин, о том, что в связи с новыми правилами регулирования средств обращения он больше не сможет посылать деньги из Англии из Фонда Нижинского. Ромола понимала, что хозяин отеля, уже переселивший их в две маленькие задние комнаты верхнего этажа, выселит их в тот же момент, как только они не смогут оплатить счета, так что американская виза становилась все более необходимой.

На Пасху 1940 года она, к своей большой радости, получила телеграмму с сообщением о том, что виза предоставлена и она должна обратиться к американскому консулу в Цюрихе. К сожалению, информация о предполагаемой поездке Нижинского в Америку появилась в вашингтонской прессе и была опубликована в швейцарских газетах в то утро, когда Ромола посетила консула. Он встретил ее с раздражением и отказался предоставить визу, заявив, что, когда их годичное пребывание закончится, если война к тому времени не завершится, Вацлав и Ромола обратятся за продлением, и тогда вся вина будет возложена на него. Ромола послала отчаянную телеграмму в Соединенные Штаты.

Но победоносные войска Гитлера стремительно продвигались по Европе, и Ромола поняла, что, прежде чем она успеет получить американскую визу, если только вообще ей удастся получить ее, они с Вацлавом окажутся в западне в Швейцарии без гроша в кармане. Со своими нансеновскими паспортами они могли жить и проезжать только по нейтральным странам. Венгрия казалась единственной альтернативой. Если Муссолини объявит войну союзникам (что он и сделал 11 июля 1940 года), путь через Италию и Югославию в нейтральную Венгрию будет закрыт. Ромоле советовали воспользоваться своей американской визой, а Вацлава оставить в швейцарской государственной психиатрической лечебнице. Но, хотя она и опасалась повторить опыт прошедшей войны и не слишком полагалась на щедрость своих родителей, все же предпочла отказаться от удобной и безопасной для себя жизни в Америке и остаться с Вацлавом, чтобы не подвергать риску те положительные результаты, которые дало лечение. Это, пожалуй, было ее самым бескорыстным и героическим решением.