Вацлав Нижинский. Воспоминания

Мы — супруги Батон, Гинцбург, Ковалевская, Нижинский и — я поселились в отеле «Мажестик». У него был большой номер на втором этаже, у меня комната на четвертом. Следующие несколько дней прошли в лихорадочной спешке. Предполагалось, что труппа начнет свою обычную работу в понедельник. Мы прибыли в субботу ночью. В воскресенье мы вместе с супругами Батон отправились смотреть достопримечательности. Город был очень интересным: там был чудесный парк, называвшийся «Палермо», с редкими растениями, деревьями и с хохлатыми пингвинами, ходившими по траве. Я и мадам Батон гонялись за этими птицами, потому что ужасно хотели вырвать у них несколько перьев. Чавес был нашим гидом. Буэнос-Айрес был смесью Парижа, Мадрида и Брюсселя — чудесные, роскошные дворцы, здания, деревья и зелень. Позже мы встретили Нижинского. Он уже успел осмотреть оперный театр Колон и его сцену. Карсавина, с которой мы встретились за обедом, была очень взволнована известием о нашей помолвке. Она была очаровательна и мила — настоящая гранд-дама.

Гинцбург бегал по городу в посольство, в церковь и в муниципалитет, чтобы организовать нашу свадьбу.

В понедельник меня вызвали на первую репетицию, и Григорьев дал мне роли в нескольких балетах. Театр был огромным — самый большой оперный театр в моей жизни — сцена была построена восхитительно, артистические уборные имели при себе ванные комнаты и были обставлены по последнему слову комфорта.

Нижинский в это время упражнялся и передал мне просьбу остаться в танцевальном костюме, потому что он хочет дать мне урок. Я словно окаменела. Попыталась убежать, но не смогла. Дрожа и едва не плача, я поднялась наверх и начала упражнения у станка. Я посмотрела на него — передо мной стоял незнакомый человек. На его лице не было признаков узнавания, он смотрел на меня безличным взглядом учителя, глядящего на ученицу. Я перестала быть его невестой, я стала только танцовщицей. Я ожидала криков и ругательств, как у маэстро, но вместо этого встретила бесконечное терпение. А когда я неверно выполняла шаг или вставала не в ту позицию, он показывал мне, как надо выполнять это место правильно, и я обнаруживала, что это легко, и успешно выполняла те шаги, которые требовались. Он всегда останавливал меня, когда я хотела выполнить какое-то движение за счет силы.

Репетиции, упражнения, поездки по Палермо. Каждый день Нижинский приходил в мою комнату во время сиесты. Комната была полна цветов, и было так странно видеть его в ней; а маленький Иисус Пражский усмехался на столе.

Гинцбург заходил каждый час; он приносил с собой свежие новости и новые затруднения. Я была австрийской подданной, Нижинский — русским подданным. У нас не было документов. Я была несовершеннолетней. Были отправлены телеграммы в Венгрию, в Россию. Думаю, это был первый случай, когда для посольств этих стран в Аргентине нашлось какое-то дело. Облокова бегала по городу — искала платья и подарки. Наконец в следующее воскресенье Гинцбург умчал нас в церковь. Он заявил, что мы должны исповедаться, поскольку и я, и Нижинский были католиками и не могли вступить в брак без исповеди.

Церковь Сан Мигель (Святого Михаила) была в Буэнос-Айресе той церковью, где происходили все светские свадьбы, поэтому наш барон, светский человек, разумеется, организовал венчание в ней. Нас привели туда на исповедь. Нижинский ушел вместе со священником и очень скоро был выпущен из исповедальни. Ничего удивительного: священник ведь не знал ни слова ни по-русски, ни по-польски.

Затем пошла я. Мне никогда не нравилась исповедь: я могла только сожалеть о своих грехах и никогда не любила обещать то, чего — как я была вполне уверена — я не могла выполнить. Но я прошла через это, и это оказалось в конечном счете не так уж плохо. Священник настойчиво просил меня пообещать ему, что я добьюсь, чтобы Нижинский не танцевал в «Шехерезаде»: тогда этот «аморальный балет» станет невозможно представлять на сцене. Я сказала, что сделаю для этого все, что могу. Потом нас вывели в симпатичную прохладную прихожую, где нас ждали три священника, чтобы заставить нас подписать документ о том, что все наши дети будут воспитаны в католической вере. Священник, которому я исповедовалась, был очень хорош собой, и мне понравились его черные глаза, поэтому я попросила Гинцбурга устроить, чтобы он же и венчал нас. Однако это было невозможно: он был слишком молод, и епископ хотел сам совершить обряд. Но мне пообещали, что он будет служить на венчании.