Вацлав Нижинский. Воспоминания

Каждое утро я получала от него большой букет белых роз. Цветы вручал Анне Василий, сопровождая это полным ярости взглядом. Потом мы шли в театр, упражнялись там отдельно друг от друга, и в заключение я шла к нему на урок. Как я была счастлива, что у меня есть эти уроки. Я сама чувствовала, что сделала огромный шаг вперед под руководством Нижинского. Самые трудные шаги становились легкими, если я аккуратно повторяла его движения. Главным было чувствовать гармонию движения. На этом он настаивал больше, чем на акробатическом мастерстве. Но когда я выполняла упражнения, он заставлял меня делать их верно, в согласии с правилами. Мы повторяли не только упражнения классической школы, но и те, которые изобрел сам Нижинский, а их разнообразие бесконечно. Упражнения для рук, для ног и даже пальцев, для плеч и головы. В дневные часы мы долго ездили по парку. Особенно нам нравился Зоологический сад, очень интересный, со множеством тропических птиц и зверей. Нижинский долго смотрел на их движения и обращал мое внимание на все чудеса, которые были вокруг нас. Мне казалось, что жизнь стала приобретать новый смысл. Я вдруг поняла, что нас окружает так много красоты, которую я раньше не замечала.

Весь день казался мне праздником: я могла быть с Нижинским все время — за столом, когда он ел, на прогулках, в доме. Я часто смотрела на него, когда он шел по тропинке возле озера в парке Палермо. Он словно плыл по воздуху. Каждое его движение было плавным и мощным, как у тигра, и невероятно упругим.

К этому времени я переехала на второй этаж в комнаты Нижинского — по его собственной просьбе, которую он передал мне через барона Гинцбурга. Этот номер состоял из пяти комнат. В центре была просторная гостиная, в которой мы ели. Соседние помещения с обеих ее сторон были превращены в жилые комнаты, а самые дальние комнаты на противоположных концах номера были спальнями — каждый из нас имел свою.

Когда мы возвращались со спектаклей, Нижинский писал письма своей матери и никогда не забывал это делать. Он выглядел веселым, счастливым и очень гордым, когда, говоря обо мне, произносил: «Моя жена».

Я чувствовала, что значу очень много. Мой страх перед Нижинским начал исчезать. В обаянии его личности, в нежности всего его существа было столько доброты и такая красота, что в тот вечер, когда он решил остаться со мной, я чувствовала, что приношу дар на алтарь счастья.

Часть вторая

Глава 13 Разрыв с Сергеем Дягилевым

Следующие несколько недель были полны бесконечного счастья. Нижинский танцевал чудеснее, чем когда-либо, и серьезный задумчивый взгляд, который прежде всегда был у него вне сцены, теперь очень часто сменялся другим — озорным и веселым. Иногда он казался мне ребенком, который получил свой первый взрослый костюм. Как я обнаружила позже, для Нижинского брак значил невероятно много. Он, наконец, стал самим собой. Его гений всегда расцветал неудержимо, но теперь Нижинский вырос сам и стал мужчиной. Всегда, с самого детства он искал истину в искусстве и в жизни — смысл всего этого. Теперь он обнаружил, что истинный путь — это любовь в браке. Его глубокая привязанность к Дягилеву осталась прежней, но теперь он был уверен, что Дягилев ошибался в своих взглядах на любовь и ошибался, когда думал, что может превратить его, Нижинского, в куклу.

Нижинский был воплощением честности. Однажды он пришел ко мне и сказал мне словами, которые много часов учил у барона, о своих прежних отношениях с Сергеем Павловичем. Он написал Дягилеву длинное письмо, в котором объяснял причины, побудившие его жениться, и заверял его, что навсегда останется его истинным другом и будет служить делу Русского балета.

Вацлав — так я теперь его называла — сказал мне, что Дягилев его поймет: это такой чудесный человек, что одобрит его, даже если сам не может любить таким образом. Вацлав безгранично верил в Сергея Павловича. Я удивилась, но решила, что он, конечно, должен разбираться в этом лучше, чем я.

Однажды поздно вечером, когда мы были одни, Вацлав пришел ко мне, сел на мою кровать и протянул мне записку, переведенную бароном: «У меня есть брат Станислав. Он сумасшедший. Ты должна об этом знать».

На секунду я оцепенела от страха. Когда я подняла взгляд вверх, у Вацлава было бесстрастное выражение лица, и это лицо словно осунулось. Я обняла его.

Вацлав написал своей матери о нашем счастье.

В это время меня выбрали на роль одной из нимф в «Фавне», и я была этим очень горда, особенно потому, что это было очень приятно Вацлаву. За восемь репетиций я выучила то, на что другим танцовщицам понадобилось сто двадцать. А это было очень трудно: мы не могли, как в других балетах, следовать за музыкой, отсчитывая ритм танца, а должны были считать непрерывно: иначе нельзя было сохранить нужный ритм.