Вацлав Нижинский. Воспоминания

Но Вацлав имел веру. Теперь он обратил все свое внимание на Киру. Казалось, что мир перестал существовать для него. С утра до позднего вечера он всюду следовал за малышкой и охранял ее сон. Приехав, мы обнаружили, что комнаты в башне особняка моей матери превращены в детские, там он и нашел себе убежище.

Я не отказалась от своих попыток: пошла к своей тете Поликсене де Пульски. Она оказывала огромное влияние на политику, имела блестящий ум и была хозяйкой главного в то время политико-художественного салона страны. Мы думали вместе и составляли планы во всех возможных направлениях; она своей настойчивостью заставила моего дядю Гарибальди прислать нам необходимые разрешения на проезд по железной дороге до итальянской границы. Но в тот день, когда мы должны были уехать, пришла моя бывшая гувернантка мисс Хегедус, которая была со мной в качестве компаньонки, когда я в первый раз увидела балет, принесла известие от дяди. Он предупреждал, что мы опоздали: власти узнали о нашем намерении, нас арестуют и накажут; безопаснее остаться. Поэтому нам пришлось отказаться от всякой мысли о побеге.

Каждый день газеты сообщали о новой победе немецкой и австро-венгерской армий. Казалось, что к Рождеству все закончится и мы будем свободны. Кира развивалась прекрасно, и мы проводили все время с ней или в прогулках по лесу возле дома моей матери.

В это время Вацлаву было очень трудно тренироваться. Он не мог получить разрешение на то, чтобы упражняться в театре или школе. Комнаты в доме моей матери были слишком малы. В летние месяцы он упражнялся на большой террасе, но она была вымощена камнем, слишком твердым для танца.

Однажды нас снова вызвали в полицию для какой-то регистрации. Вопросы нам задавал молодой чиновник, который в своем новом мундире чувствовал себя очень важной особой.

Когда я назвала ему свою девичью фамилию, он поднял на меня взгляд. «Как! Ромола де Пульски, внучка великого Ференца де Пульски, основателя венгерской демократии, друга Кошута? Да вы же венгерка!»

«Нет, — ответила я. — Я внучка Ференца де Пульски, но я жена Нижинского, и теперь я русская».

«Вы должны развестись».

«Я думала, вы находитесь здесь для того, чтобы заполнять формуляры на пленных, а не чтобы давать советы». И я повернулась к нему спиной.

На следующий день газеты писали только об этом случае. Меня назвали предательницей. По словам газетчиков, я будто бы отреклась от своей родины и объявила себя русской. Многие мои знакомые перестали здороваться со мной. Один очень патриотически настроенный молодой поэт, который раньше просто бредил Вацлавом, теперь плюнул на землю перед нами, когда мы проходили мимо него на улице. Я была готова задушить его. Но Вацлав, не показывая никаких чувств, пошел дальше и сказал мне: «Не принимай это близко к сердцу. Пожалей их за то, что они такие непонятливые. Они не злые, а только заблуждаются». Но я не могла встать на точку зрения Вацлава.

Моя мать была в ярости. Она давала мне понять, как ей, по сути дела, неприятно иметь русских в своем доме, как невозможно ей, первой актрисе Венгрии, иметь зятем русского. Это вредило и ее карьере, и карьере моего отчима, который в то время занимал должность в пресс-службе премьер-министра графа Тицы и, разумеется, очень желал продвинуться по службе.

И вот начались интриги с целью заставить меня развестись. Разумеется, они не имели успеха, но эти постоянные уколы были болезненными. Теперь я знала не только о том, насколько Вацлаву не рады в доме моей матери, но и о том, что его презирают. Он, со своей инстинктивной чуткостью, тоже начал ощущать это. Нам было запрещено покидать этот дом, и мы все больше и больше удалялись ото всех в комнату Киры. Но скоро моя мать проникла даже туда и стала отдавать такие приказы относительно воспитания ребенка, которые противоречили и моим представлениям об этом, и представлениям Вацлава. Мы хотели, чтобы ребенок жил спокойно и ел всегда в одно и то же время. Моя мать приказала, чтобы девочку кормили в любое время, когда та начинает кричать, и чтобы няня день и ночь носила ее на руках. Разумеется, это привело к новым скандалам.

Затем моя мать изменила свою тактику. Однажды из города пришел чиновник, которому она пообещала, что Вацлав будет танцевать для венгерских солдат на благотворительном концерте. Вацлав отказался это сделать: «Я пленный. Я не могу танцевать для тех, кто убивает моих соотечественников, хотя и считаю всех людей своими братьями. А если я буду танцевать для раненых, то лишь при условии, что половина выручки будет отдана русским». После этого о том предложении больше не было речи.

Слуги, видя поведение моей матери, отказывались обслуживать нас. Вскоре нам пришлось почти полностью обслуживать себя самим, но мы не жалели об этом. Еду нам приносили очень нерегулярно: иногда ленч подавали в четыре или пять часов дня, и я заметила, что Вацлав ослаб.