Вацлав Нижинский. Воспоминания

Мой отчим никогда не забывал пересказать нам содержание сообщений с фронта и с огромным торжеством объявлял: «Сегодня мы взяли в плен двадцать тысяч русских» или «Сегодня весь Преображенский полк и еще семьдесят тысяч человек погибли в Мазурских озерах». Тогда Вацлав смертельно бледнел и уходил из дому, а я шла его искать. Он возвращался только после того, как много часов один ходил по лесу. Он очень сильно страдал от знания, что каждый день тысячи людей убивают друг друга, а он не может никому помочь, не может помешать этому. Вацлав не мог даже заниматься своим искусством и дарить радость через него. Его идеалы гуманизма, милосердия и дружбы были разрушены. Потом его подвел Дягилев. Казалось, что все летит кувырком.

Иногда по вечерам мы ходили в дом к моей тете Поли. Мы должны были подниматься в ее квартиру по лестнице для прислуги, чтобы не создавать ей трудности, но, попав к ней, мы чувствовали себя как дома. Она обращалась с Вацлавом как с артистом, а не как с врагом. Все у нее делали сигареты для Красного Креста, и мы тоже помогали. Беседа этих людей, в которой проявлялись широта кругозора и взглядов и большой ум, была единственным развлечением для Вацлава в эти долгие утомительные месяцы.

Начался 1915 год, и победы центральных властей стали реже. Теперь мой отчим имел мало случаев для хвастовства, но наше положение не стало от этого легче. Мы были полностью изолированы от внешнего мира. Вацлаву и мне приходилось заменять друг другу всё. Я знала, что он был счастлив в браке и никогда не упрекал меня ни за что из случившегося с ним после нашей свадьбы. И в ту зиму, когда мы были полностью оставлены наедине друг с другом, мы, несмотря на обстоятельства нашей жизни, были совершенно счастливы.

Кормилица Киры становилась все мрачнее. Ее жениха послали на фронт. Она надеялась выйти за него замуж и весной забрать к себе своего ребенка, но война разрушила ее планы.

Когда наступила весна, мы увеличили продолжительность наших прогулок, и благодаря Вацлаву я научилась любить природу. Каждый цветок, каждое дерево имели для него особое значение; он мог увидеть, как выражена в них красота, и показать это мне так, что я понимала. В это время наши деньги быстро таяли, поскольку по нашему аккредитиву в Парижском банке, разумеется, ничего не платили. Нам приходилось расплачиваться наличными, которых в то время было мало.

Однажды начальник полиции, когда мы пришли отметиться у него, заметил, что мы достаточно сильно устали. Мы сказали ему, что у нас больше нет денег на проезд и мы волнуемся о том, как платить жалованье няне. Он посоветовал нам пойти к американскому консулу, который представлял интересы российских гражданских пленных. Нашим единственным доходом было содержание в 30 долларов на нас троих.

И тут произошел неожиданный счастливый случай. Моим главным занятием тогда было упаковывать и распаковывать наши чемоданы. Мне почему-то казалось, что мы скоро сможем уехать. И вот, чистя смокинг Вацлава, я нашла во внутреннем кармане несколько сот золотых франков. Это было для нас целое состояние, потому что мы обменяли их по высокому курсу.

В ту зиму мы вместе читали сочинения Толстого, Чехова, Пушкина, и передо мной раскрывались чудесные сокровища русской литературы. Вацлав передавал не только ее стиль, но и глубокий смысл ее содержания. Как хорошо он мог объяснить в «Воскресении» чувства князя Нехлюдова, альтруистическую любовь Масловой. Это был народ Вацлава — люди, которые чувствовали, думали и любили, не думая о себе, — так же, как он. Я понимала его. Но когда мы читали «Мертвый дом» Достоевского, я не могла избавиться от чувства, что навлекла на Нижинского похожую судьбу. Он проводил свои дни полностью оторванный от внешнего мира и от всякого художественного творчества. Когда я заговорила об этом, он отважно ответил: «Другие умирают, страдают гораздо больше. Мое искусство у меня в душе, никто и ничто не может отнять его. Счастье в нас; мы берем его с собой, куда бы ни шли».

Разумеется, Вацлав был в каком-то смысле рад победам русских, но он знал, что на помощь к австрийцам были вызваны немецкие войска. Мы также знали, что, если Будапешт будет атакован, в доме моей матери поселят немецких и австрийских офицеров. А как Вацлав, один и пленный, мог бы защитить меня от неизбежных офицерских ухаживаний?

Незадолго до этого Кира стала очень беспокойной. Мы не могли понять, почему это случилось, вдруг однажды утром я обнаружила причину этого: кормилица почти не давала ей молока. Я спросила ее, почему она так делает. Она дерзко ответила: «Я узнала, что ваш ребенок русский, так пусть он лучше умрет с голоду. Мой жених сражается против русских. Я больше не буду ее кормить». Я заплакала. Как мне найти другую кормилицу — и другая, может быть, окажется плохой для ребенка? Где, как я смогу это сделать? Я стала упрашивать ее. Тут вошел Вацлав и узнал о причине моей печали. Он спокойно велел кормилице уйти и сказал мне: «Не волнуйся, я позабочусь о ней».