Вацлав Нижинский. Воспоминания

В свободные вечера Вацлав любил гулять по Бродвею. Ему были интересны ярко сияющие фонари, движущийся по улице поток людей и огни рекламы. Он никогда не уставал наблюдать за этим шествием «типов». Кино тоже всегда очень влекло его, и Вацлав без рассуждений верил в его будущее. Он считал, что со временем станет возможно фотографировать танец в движении, но также считал, что для кинокартин нужно создавать специальные танцы. Он говорил, что даже исполнение танца в этом случае должно быть не таким, как в театре. Он и Дягилев часто обсуждали возможности кинематографа, и Вацлав утверждал, что это — будущая форма развлечения, которая при определенных условиях может развиться в искусство.

Сергей Павлович видел в кинематографе только техническое изобретение, дешевую форму развлечения и всегда отказывался, когда ему предлагали снять фильм о балете. Его огорчало и то, что некоторые отрывки из музыки к балетам были записаны для граммофона. Все механические новинки вызывали у него отвращение. Однажды мы с друзьями пошли в расположенный на крыше ресторан Зигфелда[33].

Программа была прекрасная, танцовщицы красивые и дисциплинированные. Новый род музыки был чертовски шумным, но Вацлаву джаз понравился. С тех самых пор, как он в первый раз услышал джаз в ночном клубе, он понимал, что этот стиль типичен для нашего времени и окажет влияние на историю музыки.

Ему нравились ритм джаза, саксофон и сочетание медных духовых инструментов с ударными, которое было совершенно необычным в то время.

Мы встретились с Дэвидом Беласко, «Стравинским Америки», который называл Вацлава «человек-птица», и с его зятем, импресарио Морисом Джестом. Джест, несомненно, знал американские способы продюсирования и был полон энтузиазма, но в вопросах искусства был очень далек от идеала. Он явился с совершенно невероятным предложением, чтобы Вацлав танцевал «Видение» шестнадцать раз в неделю, в палатке или в цирке, уже не помню.

«Метрополитен» планировал новый сезон Русского балета на будущий год. Мистер Кан попросил нас прийти и встретиться с ним по этому поводу. Он объяснил, что хотел бы организовать турне от побережья до побережья и он даже не против того, чтобы понести при этом убыток, потому что хочет просветить американскую публику. Он понял, как много беспокойства приносит присутствие Дягилева, и попросил Вацлава стать художественным директором и руководителем всего турне. Это предложение удивило Вацлава, который не желал обидеть Дягилева, а Дягилев очень заботился о том, чтобы заключить договор с «Метрополитен», который был жизненно необходим для Русского балета. По сути дела, «Метрополитен» взял Русский балет в аренду у Дягилева с особым условием: в течение срока аренды Сергей Павлович не должен возвращаться в Соединенные Штаты. Люди из «Метрополитен» надеялись, что в этом случае турне пройдет мирно, но как же мало они знали Дягилева и его умение заставить чувствовать свое присутствие даже на большом расстоянии.

Когда в Нью-Йорке началась жара, мы переехали в отель «Мажестик» по совету Карузо, который уже посвятил нас в некоторые тайны американской жизни. Уик-энды мы проводили на Лонг-Айленде у друзей, в домах, которые по роскоши могли соперничать только с дворцами великих князей. Вацлаву особенно нравились ванные — отдельная ванная комната при каждой спальне, с полотенцами и ковриками таких же ярких цветов, как соли и духи. «Это очень в стиле Русского балета!»

Один из друзей, г-н Пали Штраус, однажды взял нас с собой в Билтмор к Морису и Флоренс Уолтон. Как только Морис услышал, что Вацлав приехал к нему, он осветил наш столик лучом прожектора и произнес короткую речь, а Вацлав в это время загораживался ото всех скатертью.

Штраус дал обед в честь Дункан и Вацлава в своих апартаментах в «Шерри». Там были Крайслеры и нью-йоркские художественные критики. Во время ленча Дункан сказала Вацлаву: «Помните, Нижинский, много лет назад в Венеции я предложила вам, чтобы мы имели общего ребенка. Какого танцовщика мы могли бы создать! Тогда эта идея, кажется, не привлекала вас; теперь, я вижу, вы изменились; вы стали терпимее к нам, женщинам». После ее слов наступило холодное молчание: всем было неловко. Вацлав с улыбкой ответил на ее вызов: «Я не изменился; я люблю всех, как любил Христос». Позже Дункан пожелала станцевать с Вацлавом, но он был противником импровизации и только сопроводил ее танец несколькими жестами.

Однажды в воскресенье, когда во время одной из наших разнообразных прогулок мы обедали в маленькой деревенской гостинице, где еду подавали цветные официанты, один из них станцевал для нас кек-уок. Он танцевал чудесно и с гордостью заявил, что мог бы танцевать «Видение», как великий Нижинский. Он был изумительно легким и изящным. Этот человек обрадовался как ребенок, когда услышал, что Вацлав — это «великий Нижинский».