Вацлав Нижинский. Воспоминания

После золотых дней «Метрополитен», когда там пели Карузо, Тетраццини и Реске, наступил очень значительный период немецкого влияния под диктаторской властью Контрида, который привез в Штаты немецкую музыку и знаменитых во всем мире немецких певцов. Затем был нанят Гати, и все стало итальянским. Он царил в «Метрополитен» уже много лет без всяких помех и, благодаря прославленному голосу Карузо, превращавшему каждый сезон в успех, мог обходиться средними по уровню спектаклями. Гати устроился там до конца своей жизни, а приезд балета означал новое влияние — русских опер, русских певцов и Дягилева, которого он очень боялся. Ему на ум приходила та же пугающая мысль, которая возникала у Теляковского: как бы Дягилев, при его огромных знаниях и высокой культуре, не оказался подходящим директором для «Метрополитен».

И вот итальянская клика принялась хлопотать о том, чтобы этого не случилось. Ее первым шагом было добиться, чтобы балет не имел бесспорного успеха.

Вацлав не относился к публике в целом так, как многие другие европейские артисты: «В любом случае они не заметят разницу». Он говорил: «Наоборот, эти зрители, может быть, еще не имеют того понимания искусства и ясности восприятия, которую нашим дали века упражнения».

Мы жили в «Кларидже», где, благодаря Мадлен и Лоуренсу Стейнхарт, все было устроено для нас идеальным образом. Мадлен присматривала за Кирой и няней и помогала нам сортировать многочисленные приглашения открыть выставку, благотворительный базар, прием, встречу за едой, соревнование по футболу или боксу, церковное собрание и бог знает что еще. Благодаря помощи Мадлен и Лоуренса мы принимали подходящие приглашения, и я при необходимости появлялась на них вместо Вацлава, а репортеры получали уже отпечатанные интервью. Все было по-американски и по-деловому.

Начались репетиции, и труппа вела себя с Вацлавом очень вежливо; со мной тоже были очень вежливы, даже больше, чем в прежние дни. Должно быть, Дягилев отдал приказания об этом. Приехал Больм, и мы были в настоящем восторге оттого, что он с нами. Он был одним из тех немногих, кто держался в стороне от мелких интриг и жалел о поведении Дягилева по отношению к Вацлаву так же, как раньше жалел об уходе Фокина. Больм всегда был хорошим другом и верным товарищем в работе.

Первое выступление Вацлава в Америке произошло в театре «Метрополитен-опера» на утреннем спектакле 12 апреля. На нем присутствовал кружок «Алмазная подкова» в полном составе, а состав зрителей был таким же блестящим, как на самых торжественных представлениях в Париже. В программе были «Князь Игорь», «Видение розы», «Шехерезада» и «Петрушка». Когда Вацлав вышел на сцену в «Видении», весь зал встал. На секунду мы растерялись от такого королевского приема, но для нас был приготовлен еще один сюрприз — дождь из лепестков роз «американская красавица». Через несколько секунд вся сцена была покрыта толстейшим слоем этих ароматных лепестков. Вацлав, стоявший посреди них, казался настоящим духом розы.

Через несколько дней после нашего приезда Дягилев очень официально пригласил нас на ленч в «Шерри». Он был там один, а Масин остался в «Рице», где они жили. За первыми бокалами коктейля он держался очень по-светски, но вскоре перешел на русский язык, и я увидела, что он упрекает Вацлава и все больше сердится. Вацлав ответил ему спокойно и перевел разговор на французский язык: «Сережа, всеми деловыми вопросами занимается моя жена, и обсуждать их надо с ней. Теперь у меня есть семья, которую я должен обеспечивать, но я сейчас, как и прежде, хочу сделать все, что в моих силах, для Русского балета. Я тот же, я не изменился по отношению к тебе. Я благодарен тебе за нашу дружбу, и только от тебя зависит, чтобы мы снова объединились ради нашей общей цели. Моя жена — часть меня, она понимает это и так же сильно, как я, хочет двигать вперед дело Русского балета. Пожалуйста, пожалуйста, пойми меня».

Но Сергей Павлович был не способен прощать. Я видела, что он все еще любит Вацлава и мое существование вызывает у него сильнейшую обиду и негодование. Он начал упрекать Вацлава за судебный процесс. «У нас никогда не было контракта, между нами никогда не заходила речь о деньгах. Что с тобой стало, Вацлав?»

«Но, Сергей Павлович, вы берете деньги с театров и тоже заставляете их платить вперед. Будьте справедливы», — сказала я.

«Нет, для меня становится невозможно управлять Русским балетом. Фокина хочет управлять Фокиным и танцевать все ведущие роли. Вы, мадам, введете себя как торгаш. Как, по-вашему, Русский балет может существовать при таких условиях?»

Тогда Вацлав заговорил с ним о своих новых сочинениях — «Тиле» и «Мефисто», но Дягилев не проявил интереса.

«Они не могут многого стоить, если музыка немецкая».

«Но это же Рихард Штраус, музыку которого вы сами продвигали не так давно», — осмелилась вмешаться я.

«Положение изменилось: идет война; и в любом случае, Штраус — это не спектакль, а кривлянье».