Вацлав Нижинский. Воспоминания

Когда мы медленно плыли в сторону «карантина», нам казалось, что так называется какое-то заколдованное место, потому что уже двадцать четыре часа до этого все на борту говорили о нем с почти религиозным почтением. Капитан, гордый тем, что довез нас целыми и невредимыми через всю Атлантику до американских вод, отдавал на мостике свои последние приказания. Находившиеся на борту американцы — таких было немного — гордо рассказывали нам о всех чудесах, которые могут ждать нас впереди: об огромных состояниях, которые можно приобрести за одну ночь в этой стране безграничных возможностей, где каждый человек свободен и может заработать себе на жизнь, если только хочет работать, где классовые различия не тормозят движение человека вверх по общественной лестнице, где идеализм и гуманизм по-прежнему являются направляющими силами.

Появилась маленькая лодка, из нее на борт поднялся лоцман, а через несколько минут к нашему борту пристал более крупный паровой катер. На борт поднялись чиновники в мундирах; первым из них шел врач, доктор Луи Море сразу же взял его за руку, и они исчезли за горой бумаг. Следом за врачом шли решительные с виду люди довольно плотного телосложения и с очень спокойным взглядом — чиновники иммиграционной службы. Сразу после них появилась группа возбужденных, жестикулирующих людей с фотоаппаратами. Мистер Рассел поспешно втолкнул Вацлава в кабину. «Это репортеры и фотографы. Подождите, пока я проведу вас через иммиграционные власти, а с ними мы можем увидеться позже».

За очень короткое время эти репортеры обыскали весь корабль от мостика до трюма и узнали обо всем, что случилось с тех пор, как мы отплыли от французских берегов. Я никогда не видела такого колдовского мастерства в работе, как у них. Несмотря на уловки Рассела, Вацлав был найден уже через секунду, и эти люди тут же подружились с ним. Вацлаву понравились их природное добродушие и наивность. Все они были здесь для того, чтобы рассказать о нем, все старались заработать себе на жизнь, каждый хотел получить что-нибудь особенное, чего нет у других, — и Вацлав старался их удовлетворить. Они хлопали его по плечу, обнимали Киру, говорили ей несколько слов по-русски, брали Вацлава за ноги, чтобы пощупать его мускулы, и жевали при этом резинку. Это жевание очень заинтересовало Вацлава, и один из них тут же предложил показать ему, как это делается. Потом они отвели нас всех на верхнюю палубу и сфотографировали нас под всеми возможными углами. Вацлав только улыбался и сказал всего несколько слов. Рассел, похоже, был раздавлен потоком вопросов, на которые пытался ответить. «Господин Нижинский, что вы думаете о войне и долго ли она будет продолжаться?» «Кто более велик, Карсавина или Павлова?» «Вы слышали о Распутине? Действительно ли он — власть, стоящая за спиной царской семьи?» «Сколько зубов у маленькой Киры?» «Как произносится такое-то слово?» «Предпочитаете ли вы американок француженкам?» «Ваше мнение о подводной войне?» «Пикассо кубист или футурист?» «Какой ваш любимый вид спорта и какая любимая роль?» И так далее, пока главный стюард не поднялся наверх и не сказал нам, что иммиграционные чиновники готовы принять нас.

Как только мы закончили дела с властями, репортеры снова завладели нами, но теперь для того, чтобы поблагодарить нас за покорность во время предыдущих интервью, и нас провели на верхнюю палубу, чтобы мы смогли посмотреть на один из самых чарующих и изумляющих видов в мире — очертания Нью-Йорка на горизонте.

Вацлав совершенно потерял голову, когда из тяжелого желто-серого тумана внезапно поднялись в небо стройные высокие здания, словно возник целый город минаретов и колоколен. К огромному удовольствию репортеров, Вацлав начал подпрыгивать от восторга, и нам пришлось смеяться, когда эти газетчики закричали: «Эй, мистер Нижинский, оставайтесь же с нами! Ради бога, не улетайте!»

Сходя по трапу, мы увидели ожидавшую нас группу людей с цветами. Это были представители «Метрополитен», несколько моих бывших школьных подруг, артисты Русского балета и впереди них — Дягилев. Я подошла первая, и он поклонился очень низко, поцеловал мне руку и преподнес прекрасный букет роз «американская красавица». Вацлав шел за мной на малом расстоянии и нес Киру. Сергей Павлович по русскому обычаю поцеловал его в обе щеки, и Вацлав одним быстрым жестом положил ему на руки Киру. Дягилев, судя по его виду, смутился и передал ребенка человеку, который стоял рядом. Дробецкий улыбался во весь рот. Нам представили Масина, потом Сергей Павлович ушел с Вацлавом, а я молилась, чтобы это оказалось настоящим договором о дружбе.

Вацлаву, похоже, нравилась бодрящая сумасшедшая скорость движения в Нью-Йорке и быстрота поездов подвесной железной дороги, особенно тех поездов, которые называются «экспрессы». Я думаю, если бы у него было время, он бы катался в них целый день. Он сразу увидел, насколько здесь такие устройства удобнее и практичнее, чем в Европе.