Вацлав Нижинский. Воспоминания

С самого рождения Киры я все время чувствовала легкое недомогание, и Вацлав настоял на том, чтобы я посоветовалась в Берне со специалистом. У этого врача было принято решение, что мне нужна небольшая операция. Я легла в санаторий, а когда все закончилось, отправила телеграмму Вацлаву. Он приехал ближайшим поездом с охапкой роз в руках и провел две недели у моей постели. В Берне он посмотрел танец Захарова. На следующий день я пожаловалась, что не смогла пойти с ним, а он сказал: «Ты ничего не потеряла, там были одни позы и никакого танца. Это как в Мюнхене». Я увидела, что он разочарован, потому что он всегда очень хотел видеть, как новый талант продвигает вперед его любимое искусство.

Наступила осень, воздух был прозрачен как хрусталь, все вокруг приняло цвета от самого светлого топаза до темной как загар сепии. Я еще не совсем окрепла, и Вацлав очень старался, чтобы я отдыхала. Он стал очень интересоваться домашним хозяйством и в русской патриархальной манере проследил за тем, чтобы в доме было достаточно топлива для зимы. Рубка дров происходила в нашем саду, и Вацлав помогал тем, кто рубил, в их работе. Кроме того, он часто заходил на кухню, что восхищало кухарку. Он поднимал крышки кастрюль, и, если случалось, что во время его прихода на кухне пекли пирог, Вацлав обычно доедал остатки начинки из миски, как в детстве.

Я давала Кириной бонне-швейцарке выходной, чтобы она могла увидеться со своим мужем, служащим из отеля «Палас». Однажды она была срочно вызвана к нему и не возвращалась два дня. Вернувшись, она рассказала мне об огромной беде, разрушившей ее жизнь: ее муж внезапно сошел с ума. Его пришлось отправить в сумасшедший дом, а она должна вернуться к своим родителям. Она рассказала мне о том, как разрывалось ее сердце, когда она увидела, что на мужа надевают смирительную рубашку. «Но, Мари, вы что же — ничего не замечали раньше?» — «Нет, он всегда был совершенно нормальным, только поздно ночью много часов подряд ходил кругами по своей комнате». Позже я рассказала Вацлаву, что нам придется искать новую бонну и почему. Он как-то странно притих, и его лицо помрачнело. Новая бонна, швейцарская девушка, воспитанная в Англии, долго пробыла в Индии, и по вечерам она рассказывала то, что знала по своему опыту о факирах и йогах. Вацлав заинтересовался ими и начал изучать эту тему.

В том году зима наступила рано. Когда пошел снег, он падал много дней и ночей без перерыва. Было спокойно и тепло; казалось, что мы были далеко от мира и всеми забыты. Мы все больше попадали во власть странных чар этой отрезанной от мира альпийской деревни. Однажды утром в это белое царство сна пришли первые новости — от Брони и «бабушки». Они были здоровы и ни в чем не нуждались. Они получили деньги, которые послал Вацлав, но, когда произошла Ноябрьская революция, они бежали в Киев. В это письмо было вложено другое письмо для меня, и там было сказано, что, когда большевики захватили власть, тюрьмы и сумасшедшие дома были открыты, и бедный Станислав, предоставленный самому себе, обгорел и умер от ожогов. Я должна была обрушить эту новость на Вацлава, но как это сделать? Я знала, что он любил своего брата. Я молчала много дней, но, наконец, набралась мужества и подошла к Вацлаву. Он в это время что-то рисовал. «Посмотри, фамка: это наша кухарка, а это Мари». И он показал мне два очаровательных рисунка пастелью — портреты кухарки и горничной, превращенных в русских крестьянок, и поразительный рисунок, изображавший Киру. «Это фунтики; как ты думаешь, она здесь похожа?»

Я ненавидела необходимость разрушить его счастье. «Вацлав, я пришла поговорить». Он сел в кресло, а я на край того же кресла. Я стала гладить и ласкать Вацлава, потом прижалась лицом к его плечу и быстро произнесла: «Станислав умер». Долгое молчание, потом Вацлав приподнял мою голову, чтобы видеть лицо, и спросил, как это произошло. Я рассказала и заплакала. Он посмотрел на меня, улыбаясь, но со странным глубоким спокойствием. «Не плачь; он был сумасшедшим, так лучше». И он наклонил голову. Та улыбка, которой он встретил смерть своего отца, появилась вновь, и теперь я знала, что Больм ошибался — Вацлав не был бессердечным, совсем наоборот. Но я чувствовала, что его поведение странное, и очень странное.

Многие импресарио услышали, что Вацлав находится в Швейцарии, и на него посыпались предложения, но я должна была отказываться от них. Один импресарио был настолько смелым, что рискнул прийти к нам домой. Я велела ему уходить, но в поселке он остановил Вацлава, попросил у него спичку и тут же начал излагать свои предложения. Упорство этого человека так позабавило Вацлава, что Вацлав позвал его в наш дом на чашку чая и пообещал, что тот первым получит свой шанс, когда он снова будет готов танцевать.

Всю эту зиму Вацлав был очень занят сочинением и рисованием. Все его рисунки имели в основе круг, и он придумал изумительную технику создания потрясающих портретов из малого числа кругов.