Вацлав Нижинский. Воспоминания

Иногда я встречала Вацлава бегущим по той дороге, которая вела к Шантереле и была нашим любимым маршрутом для прогулок. Я не одобряла бег на дальние дистанции на этой высоте, считая, что это для него слишком большая нагрузка, и сделала замечание по этому поводу. Но Вацлав ответил, что балетные упражнения дают ему слишком мало возможности двигаться и поэтому ему приходится находить другие виды тренировки. Теперь он очень много молчал. Я пыталась говорить с ним на различные темы из области искусства, которые, как я знала, интересовали его, однако он давал мне лишь расплывчатые или уклончивые ответы. Но он в своих идеях ушел так далеко вперед, что мне казалось вполне естественным, что я не всегда могу следовать за его мыслями. Однажды в воскресенье мы решили поехать на санях в Малою. Кира была этому рада, и Вацлав в то утро был очень весел. Поскольку поездка туда занимала у нас почти три часа, мы с Кирой во время долгого пути очень проголодались. Дорога там была зимой очень узкая, потому что ее не расчищали после сильных снегопадов, и на некоторых участках всегда было свободное место для того, чтобы дождаться, когда встречные сани проедут мимо. Обычно Вацлав управлял санями осторожно и очень умело, но в то воскресенье он не ждал, а просто ехал вперед навстречу приближавшимся саням. Кони пугались, и мы могли перевернуться. Кучера ругались, но это ничего не меняло. Кира вскрикивала, а я просила Вацлава быть осторожнее, но чем дальше, тем яростнее он мчался навстречу чужим саням. Мне пришлось крепко схватить Киру и вцепиться в сани, чтобы не выпасть вместе с ней из них. Я была в ярости и сказала о своем возмущении Вацлаву. А он вдруг вонзил в меня суровый и холодный как металл взгляд, которого я раньше никогда у него не видела. Когда мы приехали в гостиницу Малой, я заказала еду. Нам пришлось ждать. Вацлав попросил хлеб с маслом и макароны. «Ох, снова Толстой», — подумала я, но прикусила губу и не сказала ни слова. Кира с волнением ждала свой бифштекс, но, когда его поставили перед ней и она стала есть, Вацлав быстро схватил тарелку и отодвинул в сторону. Кира заплакала от разочарования. Я воскликнула: «Вацлав, пожалуйста, не начинай ты снова эту толстовско-костровскую чушь; ты же помнишь, каким слабым ты был, когда морил себя голодом на этой вегетарианской пище. Тебе я не могу помешать делать это, но не позволю втягивать в это Киру. Ребенок должен питаться нормально». Я ушла с Кирой в другую комнату, и там мы съели ленч в одиночестве. Мы вернулись домой, и обратно ехали очень тихо, не говоря ни слова.

Вацлав вдруг отбросил всю свою сдержанность и весело заявил, что хочет заниматься всеми зимними видами спорта. Мы бывали на соревнованиях по прыжкам с трамплина, спуску на бобслеях и скелетонах. Мы ездили верхом и катались на лыжах. На первом занятии Вацлав попросил нашего учителя показать ему, как надо тормозить, и в то же утро делал телемарки. «Ну, этому господину нужно всего несколько поправок — и только, — сказал преподаватель, когда Вацлав съезжал вниз по склону. — Он, конечно, опытный лыжник». — «Что вы имеете в виду? Он в первый раз надел лыжи». — «Запомните: совершенно идеальное равновесие. Он сгибает колени просто идеально с такой упругостью, какая бывает у опытного лыжника. Вы дурачите меня». Но я не удивилась тому, что Вацлав оказался таким хорошим спортсменом: его изумительная тренированность помогала ему во всех видах спорта.

Мне было приятно, что он заинтересовался спортом. Мы ходили на ленчи и обеды к нашим испанским и английским друзьям, которые снова были здесь, мы даже ходили на танцы в отель «Палас». Вацлав полюбил катание на скелетонах, хотя я считала этот вид спорта слишком опасным и сказала это Вацлаву; но после нескольких часов тренировки он стал таким мастером в этом катании, что я не могла быть против. Спуск на скелетонах происходит по узкой, залитой льдом дорожке с опасными поворотами, проложенной на склонах Альп. Скорость при этом ужасная, поскольку скелетон делается из стали, а ездок лежит на скелетоне головой вниз и управляет скелетоном, балансируя на нем. Вацлав научился делать это блестяще. Очень скоро он спросил меня, не хочу ли я спуститься вниз вместе с ним, лежа на нем как балласт. Мне это понравилось, и я верила в Вацлава; но все равно я закрывала глаза, когда мы неслись по дорожке. Иногда он съезжал вниз с Кирой, а я, стоя наверху, могла только молиться, пока они не оказывались целые и невредимые в долине.

Но теперь Вацлав изменил свою технику спуска на скелетонах, и, когда он упал, я встревожилась. «Что такое ты пытаешься делать?» — «А, это: человек должен заниматься спортом как искусством — двигаться не разумно, а бессознательно, не зная, как все это рождается из его чувств. Так надо и творить, и жить». Я с этим не согласилась.

Во время наших прогулок он иногда останавливался, довольно долго стоял, не отвечая на мои вопросы, и, казалось, был где-то очень далеко.