Вацлав Нижинский. Воспоминания

Стравинский ворвался к нему встревоженный и расстроенный: его ребенок заболел корью, поэтому он не может закончить «Петрушку» в срок. Фокин недовольно указывает, что Фокина не получила те роли, которые хотела. Неожиданно приносят телеграмму из Санкт-Петербурга: Карсавина не будет свободна раньше следующего вторника, и, если она приедет в Берлин в 8.30, можно ли сделать «Клеопатру» последним балетом программы? Если Кшесинская получит роль больше, чем у Кяшт, кто рассердится сильнее? О господи, где же те туфли, которые были заказаны для Вацлава Фомича десять дней назад? Можно быть уверенным, что ширина сцены в Берлине достаточна для декораций к «Шехерезаде»? Не будет ли Сергей Павлович так добр на этот раз сам поговорить с господином Бакстом и убедиться? Мы знаем, что случилось в прошлый раз. Будет ли освещение правильным? Мы получим новые светильники? Может Монтё настолько отрепетировать со следующим оркестром специальные темпы, необходимые для наших балетов, чтобы музыканты были готовы вовремя? На Сергея Павловича легла огромная нагрузка, но у него был штат секретарей, помощников и ассистентов, которые выполняли его желания и приказы в постоянной суматохе гастролей. Среди них был Дробецкий, очаровательный австрийский поляк из Лемберга[20], женатый на танцовщице Софье Пфланц и свободно говоривший на русском, польском, французском, немецком и английском языках.

Этот худой и нервный человек со светлыми висячими усами был центром польской части труппы балета. И русские и поляки имели свою жизнь вне балетной сцены — играли в карты или в домино, ходили смотреть достопримечательности или — что бывало в большинстве случаев — развлекались в ресторанах и кафе. Дробецкий покупал железнодорожные билеты и в большинстве случаев выдавал зарплату. Сергей Павлович доводил его почти до сумасшествия тем, что никогда не говорил ему, какие вопросы уже решил сам: бедный Дробецкий иногда выполнял всю эту работу во второй раз и только после этого узнавал, что Дягилев уже все уладил. Когда приходили журналисты за информацией, Дягилев мог отказаться встретиться с ними, но пришел бы в ярость, если бы Дробецкий посмел дать интервью сам.

Был еще один курьер — бывший анархист, который жил в Лондоне; ему так никогда и не разрешили вернуться в Россию. Он был суровый, держался очень прямо, был очень эффективен в качестве агента, которого высылают вперед, мог хладнокровно выполнить любое необходимое грязное дело и больше никогда не говорить о нем. Он был у Дягилева чем-то вроде секретного агента или шпиона, но, хотя и не был джентльменом, не был бесчестным человеком и полностью заслуживал доверия.

Главным электриком и специалистом по реквизиту был Цаучовский. Это был великолепный техник; он отвечал за весь процесс перевозки декораций и имущества труппы. Он имел плоский нос, отлично говорил по-французски и в конце концов умер из-за слишком сильного увлечения женщинами.

Дмитрий Камучов имел рыжие волосы и носил бороду, как православный поп. Он был обходительно вежлив и говорил на всех европейских языках. Он был чем-то вроде «прислуги за все», был красив, имел очень хорошие, но чуть-чуть простонародные манеры. И еще был Григорьев, худощавый славянин, типичный бюрократ. Именно его работой было прийти и постучать в дверь: «Господин Нижинский, мадам Карсавина только что закончила свою первую вариацию».

Вместе с труппой всегда ездил великолепный парикмахер, который в одиночку выполнял все сложные прически для балетов. И конечно, была Мария Степановна, гардеробщица; она была рядом с Бакстом, когда он изобретал костюмы, и он всегда советовался с ней о том, как их изготовить. Именно она ходила вместе с ним выбирать материалы, потому что после того, как костюм был изготовлен, надо было раз за разом сшить еще много таких же в течение сезона. К примеру, пачки из жесткого белого тарлатана, которые носили исполнительницы в «Сильфидах», после каждого спектакля выбрасывались, как испорченные. Трико танцовщикам шили у Шатле в Париже, и очень часто прибывали огромные корзины с балетными туфлями от Николини из Милана, а для Нижинского теперь делали туфли из особой замши у Джорджа в Лондоне.

«Министром финансов» у Дягилева и казначеем Русского балета был барон Дмитрий Гинцбург, русский еврей из знаменитого банкирского семейства. Часть его большой семьи жила в Вене, и эти Гинцбурги по влиянию уступали только Ротшильдам. Гинцбург был блондин с бесцветными усами, всегда очень хорошо одетый космополит, воплощение доброты, очаровательно веселый и забавный человек. Он очень любил женщин и так никогда и не смог понять, почему Дягилев терпеть их не мог. Он флиртовал в рамках приличий с артистками балета, но никогда не позволял себе с ними ни малейшей интимности, а относился к ним скорее как владелец знаменитой конюшни к своим чистокровным лошадям. На каждой премьере он дарил Карсавиной огромный букет, а Вацлаву часы, запонки или булавку. Он был преданным другом Вацлава.