Вацлав Нижинский. Воспоминания

Леди Рипон сделала огромную часть работы по заключению самых первых, имевших наибольшее влияние договоренностей для организации первого дягилевского сезона в театре «Ковент-Гарден», а всей работой по осуществлению этого дела руководил Эрик Вольхайм, умный и честный импресарио.

Сергей Павлович всегда требовал в качестве гарантии сорок тысяч золотых франков за один вечер, чтобы быть уверенным, что его потери будут минимальными; и сэр Джозеф Бичем оказывал поддержку спектаклям.

Леди Рипон лучше, чем большинство женщин, знала, как надо обращаться с Дягилевым. Она любила Вацлава как сына и дала ему много надежных и пригодных на долгое время советов. Вначале он совсем не мог говорить с ней, но потом почувствовал к ней глубокую привязанность. Сергей Павлович ей, конечно, тоже нравился, и она им восхищалась, но она хорошо знала, как держать его на расстоянии от ее привязанности к Вацлаву. Она была для Нижинского первым настоящим другом, который не был у него общий с Дягилевым. У нее были планы на его счет. Она хотела, чтобы Нижинский женился, и позже, когда он это сделал, была среди тех очень немногих людей, кто остался ему верен. Она чувствовала, что его нужно освободить от мощного влияния Дягилева.

Английские зрители привыкли к хорошему танцу. Они приняли в своей стране Аделину Жене, прекрасную классическую балерину, и обожали ее. Они видели в концертах Анну Павлову и чарующую Карсавину с ее собственной маленькой труппой. Они прочли те сверхвысокие похвалы, которыми французская пресса щедро наградила Русский балет, и со свойственным им скептицизмом объяснили их все обычной склонностью парижан восторгаться последней модой. Тем не менее в похвалах котинентальной Европы кроме этого тона звучала еще и убежденность, к тому же было немало англичан, которые уже сами видели русских артистов в Шатле, в Опере и даже в Монте-Карло, и слова о том, что лондонцев ждет чудо, были основаны не на одних слухах.

Это был год коронации короля Георга Пятого и королевы Марии. И в честь коронации должно было состояться торжественное представление в театре «Ковент-Гарден» перед полным залом людей, которые были символами последней великой аристократии в мире. Программки решено было напечатать золотом на листках белого шелка.

Иностранцев позвали участвовать в специальном представлении в честь коронации; это был редкий и необычный случай, и русские чувствовали, что им оказана огромная честь. Английская королева-мать Александра была сестрой российской вдовствующей императрицы Марии Федоровны и близкой подругой леди Рипон, которая очень много сделала для организации этого выступления. Коронационное представление было дано в театре «Ковент-Гарден» 26 июня 1911 года. В его программе были отрывки из трех опер — «Аиды» с Дестин, «Ромео и Джульетты» с Мельбой[22], «Севильский цирюльник» с Тетраццини и Мак-Кормаком[23] — и наш «Павильон Армиды» с Нижинским, Карсавиной, Больмом, Чекетти, Нижинской; дирижером на выступлении балета был Черепнин. Все нервничали. Артистам было непривычно танцевать при таком ярком свете. Тысячи ламп освещали театр, тысячи биноклей были нацелены на исполнителей. Вид зрителей не мог не отвлекать артистов от исполнения роли: это была самая фантастическая публика из всех, которые им приходилось видеть. Весь театр, украшенный розами, превратился в прекрасный сад, который был полон блеска мундиров и экзотического великолепия восточных костюмов, в которые были одеты гости, представлявшие Индию, Персию и страны Дальнего Востока. Королевская ложа вся сверкала от бриллиантов. Все артисты чувствовали, что танцуют плохо.

Шаляпин спел часть своей самой знаменитой роли — Бориса Годунова. Как раз перед тем, как он должен был начать, один артист из хора Санкт-Петербургской Императорской оперы устроил скандал (так же как три года спустя, когда был похожий случай) — сказал, что великий бас ударил его, и весь хор отказался выходить на сцену. Ничто не могло переубедить хористов. Они упрямо не желали начинать. А тем временем новые король и королева Англии ждали в королевской ложе, которая была украшена каймой из розовых роз. Наконец Дягилев в крайнем отчаянии почти сверхчеловеческим усилием воли заставил себя скомандовать, чтобы представление начинали, и угрозой, что вся группа хористов будет уволена из Императорских театров, заставил хор петь.

После представления танцовщицы и танцовщики испытали страшное огорчение и огромное отвращение из-за того, что никто не пришел поздравить или поблагодарить их от имени двора, как обычно делалось в России, и они даже не получили программу на память. Их очень избаловали в России: там они всегда получали похвалы от самих императора и императрицы и дорогие подарки на память. Дягилев выругался, а потом принялся добывать программу на память для Вацлава.