Вацлав Нижинский. Воспоминания

Бакст дал танцовщицам указания по поводу грима. У них были очень светло-розовые веки, как у голубей. В первый раз он сам гримировал их. Танцовщицы выступали без трико, и на них ничего не было под туниками кремового цвета из плиссированного газа, которые Бакст сам расписал греческими узорами — часть голубым цветом, часть яблочно-зеленым. Все танцовщицы выступали босиком, их подошвы и ногти пальцев на ногах тоже были окрашены в розовый цвет. На всех были плотно прилегающие парики из шнуров, окрашенных в золотой цвет и завитых в классические локоны, которые спускались на грудь. Девушки действительно выглядели как греческие статуи на фризе. Бакст приложил огромные усилия, чтобы сделать их такими, и впечатление было сильнейшее и изысканное.

Нижинский в роли Фавна был одет в облегающее трико, которое доходило ему до шеи и охватывало руки. Эту одежду Бакст расписал большими пятнами цвета кофе, которые продолжались на коже открытых рук и ладоней и были расположены так, чтобы трико казалось кожей самого Фавна и чтобы не было видно разницы между телом и костюмом. Вокруг бедер была обвита гирлянда из маленьких вечнозеленых растений, которая сзади заканчивалась подобием маленького хвоста.

На голове у него был такой же, как у нимф, плотно прилегающий к голове парик из золотистых шнуров и еще пара маленьких плоских изогнутых рогов. Он был настоящим фавном-подростком, юным полузверем-получеловеком. В этом костюме, как и в танце Нижинского, нельзя было определить, где кончается человек и начинается животное.

Грим коренным образом изменил форму его лица. Он подчеркнул продолговатость своих глаз, и она, став заметнее, придала лицу сонный вид. Свои губы, от природы тонкие, он сделал более полными. Этот тяжеловесный рот тоже выражал бесконечную томность и животную сторону натуры Фавна. Лицо Нижинского с высокими скулами прекрасно поддалось превращению в лицо Фавна. Свои уши он удлинил с помощью воска телесного цвета и сделал их остроконечными, как у лошади. Он никого не изображал, он просто выглядел как умное животное, которое почти может быть человеком.

Даже Дягилеву и Баксту передалось напряжение этого вечера. Сергей Павлович метался между зрительным залом и сценой, где Бакст командовал электриками, находя в последнюю минуту возможность улучшить то одно, то другое. За кулисами было тесно: там собралась вся труппа — Карсавина, Кяшт, Лопокова, Больм — все.

Примерно такое же возбуждение было в зрительном зале. Там собрались парижане — весь Париж. Они услышали о новом балете — новом балете, сочиненном Нижинским. В программе было сказано: «Послеполуденный отдых фавна», музыка Дебюсси, по изящной эклоге их земляка Малларме[24].

Как этот русский юноша покажет Грецию, изображенную двумя выдающимися французскими артистами? Как он ее себе представляет? Да, они ждали чего-то совершенно не похожего на балеты Фокина, но никто не предполагал, что им покажут новую форму искусства.

Все двадцать минут, пока исполнялась хореографическая поэма, зрители сидели неподвижно. Они были так ошеломлены, так изумлены, что не подавали вообще никаких признаков жизни. Но как только занавес опустился, раздался совершенно невероятный рев. Одобрение и недовольство вырвались наружу как буря, и шум при этом получился невероятный. Никто не мог расслышать даже голос своего соседа. Бурные аплодисменты и крики слились воедино, и это был один из самых волнующих приемов произведения публикой в истории театра. Роден, сидевший в ложе близко от сцены, встал и кричал: «Браво! Браво!» Другие свистели. Поочередно звучали крики: «Здорово!», «Смешно!», «Неслыханно!», «Великолепно!», но все сильнее и сильнее гремели аплодисменты. Борьба в зрительном зале продолжалась. Люди громко обсуждали свои впечатления и спорили. Было хорошо видно, что интеллектуалы Парижа разделились на два лагеря — сторонников и противников «Фавна». Но одобряющая часть публики победила. Занавес поднялся, и «Послеполуденный отдых фавна» был исполнен во второй раз. После этого аплодисменты стали совершенно неистовыми.

Сергей Павлович прибежал в уборную Нижинского, где уже собрались Бакст и остальные. «Это успех». — «Нет, они не поняли». — «Наоборот — да: они поняли, что произошло что-то колоссальное». И каждый сообщал свои впечатления от реакции зрителей. Друзья Дягилева и Нижинского, балетоманы, ворвались туда. Василий не смог удержать свою баррикаду: они окружили Нижинского и стали хвалить его, а те, кто считал, что «Фавн» не получил у публики того приема, которого достоин, стали утешать. Это был неописуемый хаос. Никто не знал с уверенностью, что именно произошло и кто победил, был это успех или нет. Точно так же после решающего сражения, когда бой был трудным и упорным, сначала неясно, кто одержал победу.

Подошел Роден и со слезами на глазах обнял Нижинского. «Исполнились мои мечты. Вы осуществили их. Спасибо». Теперь Нижинский почувствовал, что его, несомненно, поняли — по крайней мере, те, чье понимание было по-настоящему важно.