Вацлав Нижинский. Воспоминания

Дягилев не дал никаких указаний относительно того, как должны держать себя русские артисты. К вечеру по-прежнему была полная неясность; удалось лишь узнать, что Кальметт добился от полиции запрета на новые представления «Фавна». Немедленно спросили о причине этого, и Дягилеву сообщили, что полиция против последнего жеста, который Нижинский делает, когда его Фавн лежит на покрывале. Сергей Павлович и остальные решили схитрить. Они попросили Нижинского изменить это последнее движение, но он отказался и сказал, что не видит в своем замысле никакого оскорбления для общественной нравственности. Тем не менее в двух или трех следующих представлениях концовку балета немного изменили, но заметной разницы между старым и новым концом не было.

Следующее утро очень удивило и всех русских артистов, и парижскую публику. На первой, редакционной странице газеты «Матэн», такой же влиятельной, как «Фигаро», появилась статья — ответ Кальметту, и под ней стояла подпись не кого-нибудь, а самого Огюста Родена. Он писал:

«Похоже, что в последние двадцать лет искусство танца поставило себе задачу научить нас любить красоту тела, движения и жеста. Вначале к нам явилась с другого берега Атлантики знаменитая Лои Фуллер, которую по праву называют человеком, омолодившим танец. Затем прибыла Изадора Дункан, которая учит старому искусству в новой форме, а сегодня мы видим Нижинского, который обладает одновременно талантом и профессиональной выучкой. Интеллектуальное содержание его искусства так богато и разнообразно, что он почти гениален.

В танце так же, как в скульптуре и живописи, полету и движению вперед мешают обычная лень и неспособность омолодиться. Лои Фуллер, Изадора Дункан и Нижинский вызывают у нас восхищение потому, что они в очередной раз вернули свободу инстинкту и заново открыли в традиции ее душу и основу — уважение и любовь к природе. Вот почему они способны выразить все чувства человеческой души.

Последний из них, Нижинский, имеет перед остальными явное преимущество — физическое совершенство, гармоничность пропорций тела и необыкновенную способность изгибать это тело так, что оно выражает самые разнообразные чувства.

В „Петрушке“ он печальный мим, в „Видении розы“ последним прыжком улетает в бесконечность, но ни в одной роли Нижинский не был таким чудесным и восхитительным, как в „Послеполуденном отдыхе фавна“. Ни прыжков, ни подскоков — только позы и жесты полусознательного животного. Он вытягивается, изгибается, наклоняется, скрючивается, выпрямляется, идет вперед и отступает назад; его движения то медленные, то резкие, нервные, угловатые; его глаза подглядывают, руки тянутся вперед, ладони то раскрываются, то сжимаются, голова отворачивается от зрителей и обращается назад. Его мимика и пластика полностью гармонируют одна с другой; все его тело выражает то, что подсказывает его ум. Он прекрасен красотой античных фресок и статуй; он — идеальная модель, о которой с тоской мечтает любой художник.

В момент, когда поднимается занавес и Нижинский лежит на скале, вытянувшись во весь рост, прижимая к губам флейту, его можно принять за статую. И нет ничего более трогающего душу, чем его последнее движение в конце спектакля, когда он бросается на землю и страстно целует брошенное покрывало.

Я хотел бы, чтобы каждый артист, который действительно любит свое искусство, смог увидеть это совершенное воплощение древнегреческого идеала красоты».

Можно представить себе, какие чувства вызвало у Кальметта и у критиков, осудивших «Фавна», это признание работы Нижинского, которое публично принес ему в дар величайший из современных скульпторов. Сказать еще что-нибудь против «Фавна» стало невозможно. Но Кальметт не желал быть смешным и потому напал на Родена.