Вавилон

– А верно, что он весь оброс шерстью и вместо пальцев у него когти? – выпалил подмастерье, повторяя домыслы недругов Кира.

– И что из глаз у него огонь полыхает?

– А взгляд испепеляет жилища?

– Что он могуч, как Сакан?

– И даже на человека не похож? – выкрикивали они наперебой.

– Да нет же, – перекрыл их голоса слуга божий, – Кир создан по образу и подобию человека, это могущественный и великий царь, но в груди его – сердце хищника.

– Стало быть, он опасен для людей, как леопард для лесного зверя, – заключил Эрару.

И снова людей охватили тревога и страх.

– Что же нам делать, слуга божий? – пробормотала жена гребенщика.

– Храните спокойствие и благоразумие. Вавилония не сложит оружия.

С этими словами жрец покинул их.

Задумавшись, он шагал меж рядами пальм, глядя на холмы Царского города, где весною распускаются фиолетовые, под стать предвечернему мареву, цветы катальпы и янтарно-желтый кустарник с запахом меда. Пчелы жужжат над их чашечками, осыпанными пыльцой, как золотистым песком, который суда Валтасара привозят из Аравии вместе со слоновьими бивнями, черным деревом, корицей, серебром, оловянными блюдами и невольниками.

Жрец не дошел еще и до третьего дома, как его вывели из задумчивости громкие крики.

В узком проходе между харчевней на углу и лавкой, где торговали бараньим жиром, галдела толпа женщин и стариков. Присмотревшись, жрец увидел за их спинами черноволосую, с орлиным взглядом девушку в пестром полосатом платье. Ее толкали, щипали, стегали веревками, рвали одежду, а когда она, наконец обессилев, упала, ее принялись нещадно топтать ногами.

Жрец бога Эа прибавил шагу.

И в тот же момент из Поперечной улицы вырвалась другая толпа и на маленькой площади появился царский военачальник, с головы до пят закутанный плащом. Конь гарцевал под ним, вставал на дыбы, ржал и встряхивал гривой. Потом он закружил на одном месте, и всадник увидел толпу, глумившуюся над девушкой.

Он пришпорил коня. Зеваки устремились за ним следом. Старики и женщины в проулке расступились, изумленные. В наступившей тишине всадник спросил, кто эта женщина и чем она провинилась.

Кто-то шепнул:

– А этот солдат что-то малость смахивает на благородную госпожу.

Это и в самом деле была Нанаи, возвращавшаяся из дома командования армии от Набусардара.

– Чем провинилась эта женщина? – повторила она свой вопрос.

– Она персиянка, господин! – выкрикнул старец с длинной всклокоченной бородой.

– Я спрашиваю: чем она провинилась?

– Ничем, господин, ничем. – С этим криком несчастная бросилась к всаднику. – Провинилась я только тем, что породило меня на свет лоно персиянки. Смилуйся, господин! Они убьют меня, господин! Я ни в чем не повинна. Я поклоняюсь Ормузду, но почитаю и вавилонских богов, вашего царя и ваши законы! Мой дом на Торговой улице, я живу честно, торгую луком и чесноком. Не допусти, господин, чтобы город твоих богов и царя твоего стал вертепом.

Нанаи содрогнулась и не могла выговорить ни слова – язык ее словно завязали узлом. Она вспомнила о князе Устиге, и хотя день был жаркий, в лицо ей пахнуло холодом. Нанаи почудилась затхлость глубокого подземелья.

– Господин, – рыдала женщина, с мольбою воздев руки, так как халдейки стали плевать в нее.

– Перестаньте! – повелительным тоном произнесла Нанаи и подняла руку к шлему.

Не поднимаясь с колен, персиянка вскинула голову.

– Благодарю тебя, господин.

– Не смейте ее трогать! – добавила Нанаи и повернула коня.

Только теперь заметила она служителя бога Эа. Облаченный в долгополую белую ризу, стоял он возле столба, на котором были высечены своды законов. Проскакав мимо него, Нанаи стала пробираться к мосту через Евфрат.

Улицы бурлили, Вавилон напоминал развороченный муравейник.

Маршировали солдаты, у внешних и внутренних ворот сменялась стража, тянулись повозки, груженные военным снаряжением, раскидывались станом войсковые части; сновали женщины, дети, старики. От городских стен, где жили и умирали в грязи поколения неимущих, голодными глазами взирая на дворцы вельмож, толпами валили нищие. Голытьба хлынула с окраин к центру города, покидая лачуги из глины и тростника, которые прыщами на теле аристократа уродливо и робко лепились возле роскошных палат богачей. Хотя Набусардар позаботился и об этих подданных великой Вавилонии, выделив для них убежища, однако множество бедняков запрудило улицы, сея панику и мешая марширующим солдатам.

В конце концов советники царя подали мысль установить в разных концах города десять глиняных досок с призывом к спокойствию и благоразумию. Люди ринулись к доскам. Каждому хотелось знать, что там написано. Каждому хотелось видеть их собственными глазами. Шум, гам, перебранка от этого только усилились.

Тогда власти прибегли к другому средству – разослали царских глашатаев умиротворять народ. Те подняли на ноги весь город, население покинуло дома, чем не преминули воспользоваться грабители – они убивали слуг и дворцовых невольников и уносили в свои притоны несметные богатства. Похозяйничала во дворцах и городская голытьба.