Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Девушка закрыла глаза.

— Извини.

Вот так! Я оказался черствым калекой, надругавшимся над чувствами девушки. Если бы вы оказались на моем месте и, как я, взглянули бы на себя в зеркало, вам бы тоже не понравилось то, что вы увидели.

— Извини, Ариэль.

Она открыла глаза.

— Давай поднимемся ко мне. Ты поешь авокадо. У меня они есть, а в супермаркете нет. Только на базаре. Они лучше калифорнийских.

Ариэль огляделась с отрешенным видом.

— Никто из амфибий не ходит туда. Обидно, потому что скоро рынок закроют, и тогда авокадо подорожают... Растительное масло и виноград — все, что стоит там покупать, кроме авокадо.— Я снова повернулся к скалам.— А может, чашечку чая?

— Ладно.— Ариэль попыталась изобразить улыбку. Я знал, как плохо сейчас бедному ребенку.— Спасибо... Но я все равно ненадолго.

Мы стали подниматься на скалы, к моему дому. Когда мы Добрались до заднего дворика, Ариэль остановилась и обернулась:

— Кэйл?

— Да?.. Что?

— Видишь вон то облако над водой? Единственное на небе. Оно как раз над тем местом, где было извержение?

Я искоса взглянул на облако.

— Думаю, да... Заходи...

СОБАКА В РЫБАЧЬЕЙ СЕТИ

После шторма Панос расстелил сети на бетонной пристани, а младший брат его принялся перетаскивать с палубы обледенелые корзины. Наконец Спиро подошел и ткнул брата в бок, как бы сообщая, что закончил. Панос добродушно заворчал, как ворчит медведь, когда он чем-то доволен.

— Иа! — крикнул он в спину брату, когда тот снова направился к своему баркасу.— Приберись-ка там. И не забудь привязать сети. А я пока починю сухие.

— Нэ,— отозвался Спиро и по бьющимся бортами баркасам, прыгая с одного на другой, добрался до своего и исчез в трюме. По крошащейся стенке мола Панос вскарабкался наверх. В призрачном свете зари, охватившей уже половину неба, разбивая в клочья лениво качающуюся на волнах пену, подошло еще две барки. Большая волна обрушилась на камень, и брызги полетели над головой. Панос сощурился, глядя, как зазолотился укрытый облаками восток.

Он пошел к середине растянутой сети; сквозь дыры в штанах белели голые коленки, капли моря, словно слезы, блестели на лице и алмазами сверкали на свитере и в волосах.

Он сел на корточки и принялся расправлять под собой порванную часть сети, цепляя ячейки большими пальцами ног, как крючьями. Нож, которым он чиркал по рваным тенетам, резал, словно бритва — целый час он правил его утром, пока дожидался выхода в море. Он резал и снова связывал одно за другим струящиеся алмазные ожерелья намотанной на костяной челнок оранжевой нитью.

Когда баркасы причалили к пирсу, он и головы не поднял, лишь челнок быстрей замелькал в его руках. Где-то вдалеке послышались крики, лай; собаки, кружа и прижав носы к земле, бегут сюда, к пристани; плещет вода... пляшет челнок в паутине сети. За спиной заворчал грузовик с обсидиановых копей. Трехчасовой фрахтер сегодня опоздает: штормит. Он услышал, как зацокали по парапету камешки. Совсем рядом собака...

Продернув нитку, он оглянулся через плечо. Стучат лапы по парапету, раскрыта розовая пасть, полная горячего дыхания; задрожали широкие крылья сети, запрыгали пробки поплавков.

Собака залаяла, вцепилась зубами в веревку, замотала головой, стараясь вырвать ее, и свалилась от удара ноги. Панос упал на колени и зарычал. Вскочил, за что-то зацепился ногой, грузила заскрежетали по бетону. Собака снова прыгнула, и снова удар ноги отбросил ее. Панос опять оступился и потерял равновесие. И едва он вырвал руку из оскаленной пасти, пальцы его зацепились за ячеи, потянули на себя грубые нити, и сеть накрыла его с головой. Пытаясь откатиться от злобно визжащего животного, он протянул руку, она тоже попала в сеть, и случилось самое худшее: он совсем запутался. Дрожали вокруг него натянутые нити.

С баркасов и с грузовика уже бежали люди. Один из них подбежал первым; он поднял палку — сквозь оранжевые нити Панос видел, как он мгновение колебался — и ударил собаку по голове. Сетка натянулась, зацепив за торчащий из дырки в ботинке палец. И порвалась.

Он хотел оттолкнуть людей, ему не надо было такой помощи. Они делали только хуже. Еще удар палкой — на этот раз она угодила по ключице ему самому. Собачья шерсть скользнула по его груди, и задняя лапа оцарапала щеку.

Кто-то растолкал бестолково толпящихся людей; это оказался Коста: весь покрытый волосами на вздувшихся мышцах, он упал на колени и поднял отколовшийся кусок бетонного пирса. Мелькнула мощная рука, рука дорожного рабочего, по локоть испачканная смолой. Камень с силой опустился, Панос дернулся, и что-то острое вонзилось ему в шею...

Нож! О, как больно пронзило его острое лезвие, застрявшее в сети! Коста еще раз ударил собаку, и лай оборвался. Кто-то пнул ногой в безвольно обмякшее тело, но вот Панос отполз в сторону, и тогда все увидели, что дело обернулось несколько иначе, чем ожидали. Панос открыл рот, собираясь что-то крикнуть, но из горла волной хлынула кровь, соленая, как море.

Коста, все еще держа в руках окровавленный камень, отталкивал людей от сетки. Кто-то крикнул:

— Эй, Паниотис!

— Иа! Давай назад!