Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Как-то Панос попросил у кого-то дробовик. Они целый месяц копили деньги на патроны. И вот, наконец, однажды утром Спиро намотал на ноги старых тряпок, а Панос натянул резиновые сапоги, которые одолжил у соседа, и они пошли охотиться в горы, в глубину острова, по очереди неся ружье. В тот раз они принесли Пиопе целых шесть кроликов.

Когда они вошли в дом, она так и подскочила со стула, и ящик с ракушками, которые она перебирала в их отсутствие, упал с коленей, опрокинулся, и ракушки рассыпались по полу. То плача, то смеясь, она стала рассказывать, что весь день провела в страхе, боялась, что один брат случайно подстрелит другого.

— А когда мы уходим в море, ты что, тоже всегда боишься, что кто-нибудь из нас утонет? — усмехнулся Панос.

Она посмотрела на рассыпанные по земляному полу ракушки, с забавным выражением лица взяла кроликов (в глазах, однако, затаился страх — о, страх всегда сиял в ее черных и блестящих от постоянных слез глазах) и молча отошла, откинув светлые волосы со лба, от каменной раковины умывальника. На правом виске у нее светлел шрам: когда она была маленькой и захотела играть с мальчишками, они стали бросать в нее камнями.

А волосы на голове Спиро, как и его брата, были черными.

Волосы Пиопы, похожие на отражение солнца в медном котле, наполненном маслом, вечно не давали покоя их матери. Чего только она ни делала: пыталась подчернить их соком растения калимари, заставляла Пиопу надевать платок, чтобы они не выгорели на солнце еще больше. Пиопа, казалось, и сама что-то чувствовала, и ее переживания, словно неяркий свет, заполняли собой весь дом. Все, что происходило за его стенами, легко возбуждало в ней смех или слезы, поэтому большую часть времени она сидела взаперти, возилась по хозяйству или играла с ракушками, которые ей приносили братья.

Жареный кролик оказался необыкновенно вкусным: мясо его было мягкое, сочное и совсем не жирное. Спиро так упрашивал Паноса снова пойти на охоту, что тот не мог устоять. В конце концов Панос повел брата к известняковому обрыву, где среди зарослей плосколистых кактусов они нашли крохотный кипарис, высотой всего до пояса, вцепившийся наполовину обнаженными корнями в белую землю. С помощью прутиков, хитро закрепленных в земле, и рыбачьей лески Панос соорудил силок.

Когда они уходили, пригнутый к земле кипарис дрожал на осеннем ветру. А утром кипарис снова стоял прямо, а на нем болтался полуживой кролик с переломанными и окровавленными задними лапами.

После этого случая они чуть ли не через день ели крольчатину. А потом Спиро нашел еще одно такое деревце, и теперь им иногда попадалось сразу по два зверька. Это было еще в то время, когда обвалилась стена их дома.

Они как раз возвращались с охоты — на поясе Спиро болтались две окровавленные тушки,— когда, подойдя к окраине города, ощутили странное колебание почвы под ногами. В горах не чувствовалось даже самого легкого дрожания; ближе к берегу землетрясение было сильнее, а по радио передали, что в Афинах даже полопались стекла в домах. Но в маленьком портовом городке на острове пострадали всего только два дома. Одним из них был дом, который строил себе Аустинос; он был еще не закончен.

А вторым оказался их собственный. Одна стена его была сложена из камня. Бамбуковая крыша провисла, как тряпка, и порвала сухие водоросли, скреплявшие ее со стеной засохшей грязью. Пиопа с искаженным недавним испугом лицом ползала среди камней, собирая разбитые, рассыпанные ракушки, то и дело замирала с испугом и щурилась на солнце, такое яркое, что больно было смотреть. Когда с ней заговаривали, она принималась плакать, трясти закутанной в шарф головой или же убегала и пряталась за искривленный ствол миндального дерева.

Спиро вошел во двор, прошел сквозь толпу негромко переговаривающихся соседей; от страха у него самого все слова застряли в горле. Озабоченные лица знакомых, разрушенный дом, где он родился и всегда чувствовал себя в безопасности — все это рождало изумленные вопросы, и среди них главный: Панос, что нам делать? Но, как и Пиопа, Спиро на какое-то время лишился дара речи.

И все-таки Панос ответил на этот его немой вопрос.

Он сорвал с пояса Спиро кроликов, вошел в дом, вынес кувшин с вином, стоявший под раковиной и потому не пострадавший.

— Держи, Коста,— сказал он,— и не слишком напивайся сегодня.

И он подал кувшин измазанному дегтем рабочему.

— Завтра понадобится твоя помощь.

Худущий семилетний пацан в больших армейских штанах, обрезанных выше колен и подвязанных на тощем животе ржавым тросом, приставив ладонь ко лбу, смотрел на них против солнца.

— Отнеси это своей тетке,— Панос протянул ему кроликов.— Если сам не наешься, так хоть глисты в пузе станут жирнее.

Глаза мальчишки широко раскрылись. Он живо схватил кроликов — и только его и видели.

К Спиро вдруг вернулся дар речи.

— У нас дом развалился, а ты еще раздаешь последнее, что осталось?

— Парочка подарков, только и всего,— ответил Панос и потрепал его по плечу.— Тебе что, тоже захотелось вина и жареных кроликов?

Спиро скосил глаза на дом.