Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Наконец братья подошли к основанию башни и сели. Над ними высился древнеримский амфитеатр; далеко внизу шумел прибой. Берег залива полукругом уходил к горизонту; должно быть, там полно рыбы; залив глубок, и спокойствие его никогда не нарушается грузовыми судами. Но ни один рыбак, верующий в Иисуса Христа, не заплывал сюда на своем баркасе. Пастухи иногда забрасывали удочку со скал, но рыбаки, пытавшие удачу в заливе — а православные попы утверждали, что не проходило и года, чтобы хоть несколько человек не заплывало сюда — эти рыбаки всегда возвращались лишь с рассказами о зацепившихся неизвестно за что сетях и о Бог весть откуда взявшихся мелях там, где ни скал, ни мелей никогда не бывало.

Вдали, неподалеку от берега, там, где скалы отвесно падали в воду, тонкими струйками поднимался вверх дым; там были шахты.

Панос поджал покрытые меловой пылью колени и обхватил их руками.

— Зачем мы пришли сюда? — наконец решился спросить Спиро.

Брат его потер подбородок.

— А ты как думаешь?

Солнце, заливая расплавленным золотом волны, опускалось к горизонту, теперь уже резко разделявшему море и небо. Вечер был словно выкован из бронзы.

— Здесь красиво.

— Да.

— Но все-таки, зачем мы сюда пришли?

— С нами случилось несчастье. Сначала мы поделились малость тем, что есть у нас, с соседями. Теперь должны немного поделиться и... с богами.

— Хочешь сказать, с Иисусом Кириосом?

Хоть и черные глаза были у Паниотиса, но и они вдруг сверкнули, как у того пастуха.

— Можно и с Ним, если хочешь.

— Тогда почему ты пришел молиться Иисусу Кириосу туда, где спит Она?..

— Я не говорил, что мы пришли сюда молиться. А вдобавок, как Она может тут спать, если археологи-англичане выкопали Ее и увезли далеко отсюда. Когда-то Она, может, и спала здесь, но теперь Она спит в Париже, в музее, это во Франции. Твой дед работал с теми, кто нашел Ее. Чему там тебя только учили целый год в гимназии?

— Нам в гимназии про это рассказывали,— кивнул Спиро.— Но пастухи говорят, что Она спит вовсе не в земле, а в море.

— Ты говоришь одно. Я — совсем другое. Пошли.— Он погладил Спиро по спине.— Ты должен дать что-нибудь. Но только от себя и так, чтобы никто не видел.

Потом они шли обратно по дороге, залитой лунным светом. Дни в ноябре еще теплые, но по ночам уже становилось прохладно. Дорога свернула в тень известнякового обрыва, и не стало видно ни зги; Спиро только моргал и щурился, вглядываясь во тьму перед собой.

И вот он снова увидел лицо Катины, которая все так же стояла перед ним на заставленной ящиками пристани, не отрывая от него взгляда широко раскрытых глаз.

— Это был мой брат,— повторил он.

Она что-то прошептала. Он не расслышал; ему показалось, что она вот-вот убежит.

— Что?

— Я говорю,— повторила она,— это был мой песик.

— Твой?..— смысл ее слов как-то не вязался с их звучанием. Спиро поежился и попытался как-то соединить одно с другим.

— Мальчишки кидали в него камнями и консервными банками, и он пришел в кафе, а у него на боку была рана, вот здесь. Я помазала рану йодом, и кровь перестала идти. Потом я покормила его и привела в свою комнату, и он поспал там. И вот они убили его...— она опустила глаза,— ...и твоего брата тоже.— Последние слова она произнесла совсем тихо. Он видел, как слегка подергивается ее щека.

— Но он попал в сеть,— сказал Спиро, впервые пытаясь понять и объяснить самому себе, что же все-таки произошло.— Он же рвал ее, и не было никакой возможности распутать потихоньку, осторожно. Один рывок — и целый день надо чинить. Попробуй только выпутать его — он порвал бы всю сеть так, что хоть выбрасывай. Конечно, его надо было убить. Когда слышишь, как рвется сеть — так словно слышишь смех самой Госпожи. Конечно, он случайно попал туда, и никак...

В лице ее мелькнул ужас.

— Ты говоришь про собаку,— вдруг поняла она.

— Ну да, про собаку. Конечно, я говорю про твоего пса!

— Но Паниотис...

При звуке этого имени грудь его заходила ходуном. Большую часть горя всегда составляет страх.

— Мой брат...

— Это случайно,— голос ее стал хриплым.— Ну да.

Он понимал, что у нее свое горе: ну конечно, убили ее любимца, но все же его смущал такой неприкрытый, такой тяжелый гнев в ее словах.

— И что это за люди, которые не могут отличить человека от пса? Ну конечно, его убили случайно...

— Ты говоришь про моего брата?

— Ну да, про твоего брата. Ну конечно, про твоего брата! — в голосе ее теперь не было гнева, он звучал мягко и одиноко.— Не нравится мне этот остров. Люди здесь не знают, что важнее, рыбак или его сеть. Когда-нибудь,— глаза ее перебегали от предмета к предмету на пристани,— я уеду отсюда. Я поеду на Сирос, туда каждый день приходят корабли из Пирея, с Миконоса и с Родоса. А оттуда смогу съездить на Идру, или на Сант Орини, или к своей тете в Афины, когда только захочу. А тут нужно ждать воскресенья, да и то всего один корабль из Пирея приходит, и все. Не нравится мне здесь.