Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Он улыбнулся, потому что уже не раз слышал, как она то же самое говорила мужчинам в кафе, особенно когда бывала не в духе. Глаза ее снова обратились к нему, но тут Спиро шагнул к своим ящикам, так и стоящим стопкой на пристани. С десяток женщин ковырялось в кучах рыбы на других баркасах. Рыбешки поменьше складывались на газетку или на медный крашеный поднос, те, что побольше, в широкие эмалированные тазы, а самые большие укладывались вдоль и поперек в ящики со льдом.

Спиро потянулся было снимать верхний ящик, но тут увидел четырех девушек не старше Катины, из хороших семей: взявшись за руки, они шли по направлению к пристани.

Два старика с плетеными хозяйственными сумками сразу заулыбались им, и закивали, и стали спрашивать, что поделывают их родители, и долго еще провожали их взглядами, до самой пристани . Аустинос, тот, который постарше, везде и всюду рассказывал, что вот только минет шесть месяцев траура по жене, он снимет черную повязку и женится в третий раз. Панос однажды сватался к самой хорошенькой и самой сильной из четырех подруг, вопреки советам всех знакомых и друзей — дело и вправду было безнадежное. Незамужняя Пиопа, у которой все еще не было ни настоящего дома, ни приданого, и весьма неустойчивые доходы Паноса делали такое сватовство просто нелепым. Отец строжайшим образом наказал Ане отвергать все его ухаживания. Через шесть месяцев или она, или ее сестра наверняка будет за Аустиносом.

Спиро поставил ящик на пирс и открыл крышку. Кроме макрели, там было семь угрей, четыре черных и три длинноротых марины с чешуей, покрытой золотистыми пятнышками. Когда все ящики были открыты, он широко расставил ноги и закричал:

— А вот у меня тут рыба, много рыбы, и все бесплатно! Бери, сколько хочешь, и все даром! Вот рыба, которую мне подарило море, а я теперь дарю ее всем! Я заплатил за нее лишь потом и мозолями на руках! Теперь нужно только взять ее и отнести домой — вот и все, что я прошу за нее! Рыба! Рыба! И все это даром!

Девушка, стоящая рядом с Аной, засмеялась и подтолкнула подруг к ящикам. Но какая-то крохотная девчушка опередила их; она быстро подбежала и ткнула пальцем в самую большую макрель.

— Мне вот эту!

Левой рукой она подхватила ее поперек туловища, схватила еще одну правой и была такова. Аустинос, всем своим видом давая понять, что все вокруг должны уважать его за то, что ему шестьдесят семь лет (на самом деле всем было наплевать на это), хотел было сунуть толстую марину в плетеную сумку, но какая-то женщина так пихнула его, что золотисто-черная рыбина выскользнула, и множество ног, и обутых, и босых, тут же растоптали ее. Самого Спиро тоже оттерли в сторону. Все новые женщины подбегали к образовавшейся толпе, из которой то и дело выныривали дети с рыбиной на плече каждый. С трудом выбралась из толпы какая-то тетка и пошла себе, переваливаясь, с шестью рыбами в переднике.

Странное чувство, гораздо более сильное, чем печаль, но пробуждаемое именно печалью, поднималось в его груди. Какой-то глубокий и полный звук уже давно клокотал в его гортани, пока, наконец, до него не дошло, что он смеется.

А с другой стороны пристани за ним удивленно наблюдала Катина. Он хлопнул себя ладонями по бедрам и повернулся спиной к молу.

Вокруг него каменной стеной громоздятся скалы. Чахлая трава, грязь под ногами, гравий и ссохшиеся кактусы с гнилыми листами, с торчащими острыми шипами. Только что-нибудь от себя лично, и так, чтобы никто не видел.

Но все, что у него есть,— это воспоминания о Паносе. Словно острыми коготками вцепились в грудь и никак не хотят оставить его в покое, уйти, хотя он уже совсем изнемог от них. Вот Панос зевает на рассвете, вот он ругается днем, вот вечером смеется в кафе. Сеть смеха, до сих пор застывшая на лице Спиро, ловит лишь каких-то чудовищ. Но, боже мой, как они в ней мечутся, как они запутывают и рвут эту сеть!

Внизу раскинулась гавань Старого города, теперь заброшенная ради более удобной для судов бухты в Адамасе, где братья ловили рыбу. По древнему фундаменту Спиро вскарабкался на террасу. Выше были катакомбы, оставшиеся еще с тех времен, когда остров находился под властью Рима. Ну конечно, Риму здесь нужны были шахты. В гимназии ему говорили, что Рим — столица Италии. Итальянские моряки работали на грузовых судах, перевозивших обсидиан и глину. Капитаны и их помощники отращивали себе длинные ногти; то же самое делали и клерки в банке, и официант из ресторана Алексиса, и матросы греческого Военно-морского флота, которые иногда сходили здесь на берег. Спиро знал, что примерно в то время, когда он родился, закончилась война, в которой Греция победила Италию. Его дядя всю войну провоевал в Албании и до сих пор рассказывает про нее, если находятся охотники слушать. На уроке он однажды спросил, была ли это та самая война, которая покончила с властью Рима над островом, и над шахтами, и над Старым городом. Все засмеялись. Этот смех, частенько звучавший по его поводу, стал причиной того, что он в конце концов бросил гимназию.