Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Это мои сыновья,— она кивнула на юнцов.— А это — их отцы.

Все так рты и поразинули. А она скривила губы, сверкнула желтыми зубами и закончила:

— Но чтобы постоять за себя, они мне не понадобятся. С любым из вас справлюсь сама.

Как раз в это время мимо проходил православный поп; он куда-то нес кувшин, полный сладкого самосского вина, и подошел узнать, что за шум. В другой руке у него было надкушенное винное яблоко.

— Ну будет вам, будет,— забормотал он, проталкиваясь сквозь толпу к двери, за которой плясали с самого полудня. Солнце уже село, на небе осталась только серая полоска зари.— Сегодня же праздник. Святой день. Как можно в такой день ссориться?

Длинные волосы священника были заплетены в маленькую косичку; точно такие же носили и пастухи, и, видно, поэтому они его уважали. Но вот женщины...

Та самая, в цветастом платье, так и зарычала, всем своим видом показывая, как ей противно это слушать. Панос вдруг крепко сжал руку брата. Только что, глядя на танцующих, оба смеялись вовсю, но в какой-то миг все изменилось сразу, будто непристойности танца копились, копились в сознании Спиро и наконец оно не выдержало и взорвалось, обнажая... добро это или зло, Спиро не знал, но знал он лишь одно: это так же велико, как велика тайна, скрытая в блуждающем взгляде его сестры.

— Не ссорьтесь, живите дружно,— бормотал поп свое,— ведь сегодня день святой Варвары.

— Нечего тут пачкать Ее словом, которое способен произнести человек,— тут же, презрительно растягивая слова, отозвалась женщина и засмеялась дребезжащим смехом.— Нечего тут делать из Нее вашу святую, нечего превращать Ее в собственность вашего никуда не годного, слабосильного божка, который только и способен что умереть да воскреснуть, да и то всего раз. Это Ее день, день Земли, которая была священна для гончаров, и для земледельцев, и для шахтеров еще до того, как ваш слабак помер, и как помирали до него разные другие боги, и как будут помирать разные другие боги потом. А вот Она царствует всегда.

— Дочь моя...

Тут женщина плюнула и с силой топнула ногой о землю, и все до одного, включая самого священника, так и подпрыгнули на месте, потому что в то же мгновение небо над их головами со страшным грохотом раскололось, и мелкие кусочки его покатились в море. Поп упал на колени и закрыл лицо руками. Кто-то пронзительно завопил. Сердце Спиро билось так медленно и с таким трудом, что в груди ныло и кружилась голова. На землю упала кромешная тьма и, как из ведра, хлынул ливень. То и дело вытирая мокрое лицо, Спиро смотрел, как все женщины, которые пришли с пастухами, собрались вместе и отплясывают нечто совершенно невообразимое. Из-под других навесов сбегались рыбаки и шахтеры, на их лицах попеременно мелькало то восхищение, то страх. Мужчины тычками гнали жен, сестер и дочерей своих прочь, чтобы они не увидели и, не дай Бог, не заучили запретные притопывания и тайные мелодии, а потом, утопая в грязи, бежали обратно, чтобы самим не пропустить, посмотреть и послушать все это. Они толкались, теснились, а кое-где уже доходило и до драки. Паносу пришлось три раза дернуть Спиро за руку, пока тот наконец не закрыл изумленный рот и не посмотрел на брата.

— Пиопа! Где Пиопа?!

Спиро помотал головой.

— Не знаю...

— Ради Иисуса Кириоса, найди Пиопу, а то...

Удар грома заглушил его последние слова, и Панос тут же исчез во тьме.

Спиро бросился в другую сторону. Он увидел сестру, когда в очередной раз ослепительно сверкнула молния. Косынку ее сдуло куда-то ветром, распущенные волосы разметались по плечам. Он схватил сестру за руку, но вдруг с изумлением увидел, что глаза, которые теперь на него смотрят, вовсе не глаза сестры, не глаза, которые он знал всегда, но глаза совершенно чужой женщины!

В раковине ее уха, во впадине скуластой щеки, в уголках рта метались слабые отсветы из окна. Дождь потоками стекал по ее лицу и тускло мерцал, соединяясь с ними. Он хотел было схватить сестру за руку и увести с собой, но другую его руку сжала какая-то женщина и, прижавшись к нему, зашипела, а может, и запела на том странном наречии, в котором музыка мешается со смехом:

— Пойдем со мной, грек. Ложись на землю, а я сяду верхом, и мы поскачем с тобой туда, куда еще ни один всадник не сумел доскакать...

Спиро вырвался и побежал. Дождь хлестал по лицу с такой силой, что заливало рот; он поперхнулся и принялся кашлять. Под навесами было не спрятаться: там и так было тесно, и вдобавок все что-то кричали. Он долго стоял, скрючившись под карнизом, с которого капало на спину; потом его напугали какие-то громкие звуки, заглушавшие даже шум дождя, и он снова побежал, и наконец очутился на дороге, ведущей в Адамас.

Молния на мгновение осветила скалу, а возле нее, шагах в двадцати, бредущую сквозь дождь знакомую фигуру.

— Панос!

Спиро побежал, догнал и схватил брата за плечи, уткнувшись лицом в его мокрый свитер. И сразу же отпрянул.