Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Какая тут еда, тошно на все это смотреть, так не бывает и во время шторма.

— Ну что теперь поделаешь,— Панос поднял миску и большим пальцем очистил ее от крошек штукатурки,— на этом острове у нас и так почти ничего не было, а теперь Она забрала и последнее. Хоть предки наши и молятся за нас Иисусу Кириосу, на свете все, возможно, происходит так, как о том говорят пастухи.

— А ты что, тоже считаешь, раз Иисуса Кириоса похоронили не в земле, а в каменной пещере, так его тело не способно сделать землю плодородной и обильной?

Панос пожал плечами.

— На земле растут кактусы и терновник, но ведь апельсины с оливками и помидоры тоже растут. Я просто хочу сказать, что если уж капризы Госпожи падают на наши головы, нужно думать не только о себе, а то наше несчастье отнимет у нас последние силы. Ну что ты плачешь, Пиопа? — он протянул сестре ракушку и слегка подтолкнул ее.— Вдова Мардопас пошла собирать сегодня оливки на масло, и быстрые пальцы ее не остановит никакое землетрясение. Когда ты была маленькой, ты всегда смеялась над байками этой мудрой женщины. Пойди-ка помоги ей и, может быть, вечером ты вернешься домой с улыбкой.— Он кивнул в сторону дороги.— Пойдем,— сказал он Спиро.

Узенькая улочка, по которой они шли, была зажата между гранитных и мраморных стен. Ослики, таскавшие на себе хворост и овощи между портовым городком Адамас и старым городом, носившим название Плака, усеяли ее желтую пыль успевшими засохнуть еще дымящимися кучами. Склоны по обеим сторонам, еще два месяца назад бурые, уже зазеленели. Сначала они шли по асфальту; потом дорога свернула и вырвалась из прохладной тени обрывов на палящее солнце, и горячая щебенка стала больно жалить подошвы босых ног. Тогда они сошли в меловую канаву вдоль дороги, и скоро ноги их до колен покрылись белой пылью.

Они пересекли виноградник, где на потрескавшейся земле, словно крабы, лежали спутанные лозы; потом свернули на другую дорогу, которая вилась и петляла меж скал все выше и выше, пока на гребне горы ветер не стал толкать их в спину и зачесывать наперед волосы.

За перевалом, на полпути вниз, им попалось стадо, штук двадцать коз и с ними пастух — лицо обтянуто кожей, ногти на руках и ногах сгнили, сорванные от постоянного лазания по скалам. Говорил он на каком-то певучем и малопонятном наречии горцев. Ветер шевелил на лбу его светлые волосы, под которыми сверкали серые глаза. Спиро было известно, что этот пастух знает множество разных историй и анекдотов, неприличных, но почти всегда смешных, как, впрочем, и бездну всяких древних легенд; подобно многим другим рыбакам, он часто размышлял об этих светловолосых, светлоглазых островитянах, которые молятся в собственных храмах, где нет священников и где они приносят в жертву своих коз. Они появлялись в Адамасе или в Плаке только в дни равноденствия в октябре, чтобы посидеть в кафе, выпить как следует и похвастать своими сексуальными похождениями с чужими женщинами, или мужчинами, или даже с собственными животными. Сыновья их, пока не подрастут, сидели дома и помогали по хозяйству, а дочерей они посылали в Плаку учиться в гимназии; все денежные расчеты они предоставляли женщинам, говоря при этом, что чтение, письмо и счет сродни магии, а магия — это уж сфера самой Ее компетенции.

Пастух скорчил рожу, запустил руку под замшевую куртку и принялся яростно чесаться.

— Моя сестра умеет писать имя каждого мужчины у нас в роду, а еще она может в точности записать все, что вы ей станете говорить, а потом слово в слово пересказать это, даже если пройдет месяц, а ведь ей нет еще пятнадцати.

Спиро уже целый год посещал гимназию в Плаке, и некоторые из кареглазых девчонок-горянок были ему знакомы.

— А как зовут твою сестру?

Он спросил просто так, из любопытства, но пастух схватил его морщинистыми пальцами за руку; и, хотя он сделал вид, что шутит, в голосе его послышалась неподдельная тревога.

— Если даже Она не говорит своего имени каждому встречному-поперечному, с чего бы это я стал открывать тебе имя женщины из моего рода?

Козы прыгали по склону, усеянному красными и оранжевыми кусками глины. Город Плака лежал у подножия самой большой горы на острове, вершину которой венчал заброшенный монастырь; теперь он был хорошо виден в ясном вечернем воздухе, напоминая своими очертаниями отвисшую челюсть. По левую руку склон горы террасами спускался к морю. Пастух засмеялся, когда увидел, что Панос направился к выложенному камнем каналу, сбегающему к развалинам Старого города.

— А, ты идешь туда, где спит Она! Будь осторожен, Она может проснуться.

Панос только ухмыльнулся в ответ, а Спиро долго еще оглядывался назад, где маячил пастух, подгоняющий своих коз в сторону города.