Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Джонс сложил игральную доску, ссыпал шашки и щелкнул замком.

— Думаю, остальным тоже.

Он принялся трясти коробку. Белые шашки были сделаны из менее плотного материала, поэтому, если подольше потрясти, они всегда оказывались наверху.

— Думаешь, это все из-за здешних условий?

Доктор Джонс уже давно заметил, что на Марсе, в условиях меньшей тяжести, шашки расслаиваются гораздо дольше, чем дома.

— Вряд ли,— Мак вынырнул из-под лестницы с полной тарелкой яичницы с ветчиной. Густой пар, поднимаясь над ней, смешивался с табачным дымом.— Скорей всего, это началось с ним давно, а может, вообще с самого рождения. Если, конечно, верить последователям школы Фрейда.

Он наклонился над грузной мисс Ходжес и поставил тарелку на стол. Заглянул ей в лицо и сразу посерьезнел.

— Вы чем-то необычно озабочены, мэм.

Ходжес, опершись на свои алюминиевые костыли, всем тело развернулась в сторону стоявшего на нижней ступеньке Смита.

— Послушайте, Линь, что будет, если расколоть или, еще как-то, разломать голограмму пополам?

— Наверное, изображение тоже разделится пополам,— сказала Джимми. Она сидела на верхней ступеньке, а из-за ее плеча высовывалась голова Ричарда Нельсона.

— Если я сяду за стол первый,— сказал Мак, ныряя под лестницу за кофейником,— завтрак тоже разделится пополам, причем большая половина будет моя.

Смит, Джонс и Джимми уселись за стол. Мак поставил кофейник (югославский, конечно, с того же самого склада) на керамическую подставку, втиснулся между ними и подцепил сразу четыре тоста.

— Вот и нет,— Линь передал тарелку с яичницей Ходжес.— И это станет понятно, если ты узнаешь принцип действия голограммы как способа накопления информации. На каждой половинке сломанной голограммы остается полное, трехмерное изображение объекта. Только уже не совсем резкое, как бы затуманенное.

Он взял кусок ветчины, сунул его между подрумяненными ломтиками хлеба.

— Сломаете половинку еще раз, изображение снова останется полным, только еще более нерезким. Представьте, вот перед вами фотография предмета, а рядом голограмма того же предмета. И там, и здесь каждая точка светочувствительной эмульсии дает нам информацию об этом предмете. Но каждая точка на листе фотографии соотносится лишь с определенной точкой на поверхности данного предмета, обращенной к объективу. А информационные точки в голограмме дают представление обо всем предмете, дают нам его полный трехмерный образ. Разница, как видите, колоссальная. Теоретически даже квадратный миллиметр пластинки, стоит отколоть его, должен выдать нам информацию о целом предмете.

— Что значит это ваше «теоретически»,— спросил Мак между двумя затяжками,— если это, конечно, не риторическая фигура?

— Нет, конечно,— отозвался Линь.— Существует эффект ослабления. Из всего того, о чем я говорил, может показаться, что информацию накапливают главным образом фотографическими способами, то есть способами фотографического характера: письмо, печать, перфокарта...

— Ну да, но все это носит линейный характер,—вставил Джонс.

— Аналогия с фотографией здесь в том, что каждому отрезку информации соответствует один вполне определенный кусочек события...

— Фотографию ведь тоже можно закодировать в виде строк, ну как телевизионное изображение,— подхватила Джимми, торопливо проглатывая бутерброд с яйцом.— То есть описать, используя линейные термины.

— Совершенно верно,— кивнул головой Линь.

— Эффект ослабления...— вопросительно посмотрела Ходжес.

— Ах да... Это просто-напросто вот что: если у вас относительно малое число адресатов — так в кибернетике называют место, куда вы посылаете ваши данные,— объяснил он, заметив непонимающий взгляд Джимми,— тогда лучше пользоваться информацией, накопленной по фотографическому, то есть линейному принципу. Потому что иначе пришлось бы использовать слишком много мельчайших порций информации, чтобы изображение стало достаточно ясным, чтобы не вышло...

— ...Чего-нибудь вроде грозной тени, привидения, призрака, этакой неясной оболочки, наполненной неизвестно чем, не настолько воплощенным, чтобы содержать в себе что-либо определенное.

Все так и уставились на Ходжес.

— О чем это вы, Эвелин?

— Не о чем, а о ком. О Римкине, конечно.— Она отвела стакан с бренди, давая понять, что ей достаточно.— Бедный безумец Римки.

— Никакой он не безумец,— горячо возразил Джонс,— а нервное расстройство у него, скорей всего, из-за нас, и это говорит не в нашу пользу. А он — просто замечательный, отличный парень! Вот вчера вечером: разделался со мной в два счета, партия была просто блеск! Я вот только боюсь, если с ним такое будет повторяться, как бы это не стало профессиональной болезнью.

— Ты прав, Джонси,— она горько улыбнулась и отхлебнула из стакана.— Именно это я и называю безумием.

— Послушайте, Эвелин, ведь вы первая начали весь этот разговор про разломанные голограммы,— сказал Линь.— А зачем?

Стакан, внезапно озаренный светом утренней пустыни, превратился в ее пальцах в драгоценный камень.