Вдали от безумной толпы

После завтрака Батшеба, как когда-то прежде, держалась спокойно и холодно. Она неспешно направилась к воротам, намереваясь посетить тот уголок своих владений, где еще не успела побывать. Насколько ей позволяли обязанности хозяйки дома, она продолжала лично надзирать за работами на ферме, причем часто обнаруживала, что задуманное ею уже выполнено Габриэлем Оуком, к которому она начала питать глубокие дружеские чувства, как сестра к брату. Конечно, порой Батшеба вспоминала о его старой любви к ней, и в ее сознании мелькали картины той жизни, какою она могла бы жить, если бы вышла за него замуж. Думала она и том, каково было бы стать женою Болдвуда. Однако, не лишенная способности чувствовать, Батшеба все же не имела склонности к бесплодному мечтанию. Потому такие мысли посещали ее ненадолго и лишь тогда, когда Трой огорчал ее своим небрежением больше обыкновенного.

По дороге шел человек, похожий на мистера Болдвуда. Это он и был. Сердце Батшебы болезненно сжалось. Она покраснела. Будучи еще довольно далеко от нее, фермер остановился и взмахом руки приветствовал Габриэля Оука, шагавшего по тропинке через луг. Мужчины приблизились друг к другу и, по видимости, заговорили о чем-то серьезном.

Разговор длился долго. Показалась телега Джозефа Пурграсса, который вез яблоки в гору, к дому Батшебы. Болдвуд и Габриэль подозвали его и несколько минут что-то ему втолковывали, после чего все трое разошлись. Джозеф со своей телегой поднялся на холм. Батшеба, наблюдавшая эту сцену с некоторым удивлением, облегченно вздохнула, когда Болдвуд зашагал прочь.

– Тебе сообщили какое-то известие, Джозеф? – спросила она.

Пурграсс опустил тачку и, приняв благородный вид, приличествующий тому, кто беседует с леди, ответствовал из-за ворот:

– Фэнни Робин, мэм, вы больше не увидите.

– Почему же?

– Померла она. В работном доме.

– Быть этого не может! Фэнни Робин мертва?!

– Да, мэм.

– Отчего она умерла?

– Доподлинно не знаю, но думается мне, что от общей слабости телосложения. Девица была тщедушная и даже в ту пору, когда я ее знавал, никаких тягот переносить не могла. Сгорела, говорят, как свечка. Утром заболела и, потому как была совсем чахлая, вечером отдала Богу душу. Приписана покойница к нашему приходу, и нынче к трем часам пополудни мистер Болдвуд пошлет в город повозку, чтобы забрать тело и у нас погрести.

– Не допущу я, чтобы это делал мистер Болдвуд! Фэнни служила моему дяде, да и я сама знала ее несколько дней. Значит, мне ее и хоронить. Как, однако, печально, что Фэнни очутилась в работном доме! – Батшеба, отчасти уже познавшая, что такое страдание, произнесла последние слова с неподдельным чувством. – Пошлите кого-нибудь к мистеру Болдвуду и передайте ему: «Миссис Трой сама позаботится о погребении девушки, служившей ее семье». Негоже вести несчастную в телеге. Нужно достать катафалк.

– А успеем ли, мэм?

– Может, и нет, – раздумчиво ответила Батшеба. – Когда, говоришь, нужно подъехать к работному дому?

– Сегодня в три часа, мэм.

– Хорошо. Ты и поезжай. А красивая повозка, пожалуй, даже лучше уродливого катафалка. Джозеф, возьми мою новую, рессорную, голубую с красными колесами, и хорошенько помой. И еще, Джозеф…

– Да, мэм?

– Нарви зеленых веток и цветов ей на гроб. Побольше, чтобы она в них утопала. Хорошо бы калины лавролистной, пестрого самшита, тиса и полыни. Да, и хризантем. И пускай везет ее старый Миляга.

– Все будет сделано, мэм. Еще позвольте вам сказать, что попечительский совет пришлет четверых мужчин на наше кладбище, чтобы произвести погребение по уставу.

– Боже мой! Кестербриджский работный дом! Как Фэнни могла до такого дойти? – проговорила Батшеба, углубляясь в размышления. – Жаль, я раньше не знала, где она… А долго ли пробыла Фэнни в работном доме?

– Всего-то день или два.

– Так она не все это время там жила?

– Нет. Сперва она поехала в один городок при гарнизоне, потом несколько месяцев жила в Мелчестере, в доме почтенной вдовы, которая нанимает портних. Зарабатывала шитьем. А в работный дом, сдается мне, попала только в воскресенье к утру. Говорят, всю дорогу от самого Мелчестера прошла пешком. Еле ноги волочила. Почему она оставила прежнее место, сказать не могу, потому как не знаю, а врать не привык. Вот так-то, мэм.

– Ах… – протяжно выдохнула Батшеба, и цвет ее лица переменился быстрее, чем меняется цвет бриллианта, играющего на солнце то розовыми, то белыми лучами. С внезапным беспокойством она спросила: – А не шла ли Фэнни по нашей столбовой дороге?

– Шла, должно быть… Может, Лидди позвать? А то я вижу, что вам, мэм, нехорошо. Побледнели вы, точно лилия, и вот-вот упадете!

– Нет-нет, ничего, звать Лидди не нужно. А когда Фэнни проходила мимо Уэзербери?

– Субботним вечером.

– Спасибо, Джозеф, ступай.

– Иду, мэм.

– Джозеф, подойди-ка еще на минутку. Какого цвета были волосы у Фэнни Робин?

– Ох, хозяйка! Теперича, когда вы меня этак спрашиваете, будто на суде, так я – верите ли? – как назло и не припомню!

– Не бери в голову. Ступай и сделай то, что я тебе велела. Постой!.. Хотя нет, иди.