Вдали от безумной толпы

Даже если бы над самым ухом Батшебы прогремел пушечный выстрел, она едва ли имела бы более встревоженный вид. Именно этого Оук и опасался.

– Жениться на мне… Я сразу не поняла, что вы о женитьбе говорите, – тихо сказала она. – Думать о таком сейчас… Как нелепо, как рано! Да, слишком рано!

– Нелепо, конечно же. У меня и в мыслях подобного нет. Полагаю, это вполне очевидно. Если бы я вознамерился жениться, я бы даже в самую последнюю очередь не подумал о вас. Вы верно сказали: слишком нелепо…

– Я сказала «слишком рано».

– Прошу меня простить, но вы сказали «слишком нелепо», и я готов повторить это за вами.

– Я также прошу меня простить, – возразила Батшеба со слезами на глазах, – но я сказала «слишком рано»! Да и нисколечко не важно, что я сказала! Важно, что я имела в виду! Я имела в виду «слишком рано», мистер Оук, и вы должны мне верить!

Габриэль долго всматривался в ее лицо, но при свете камина можно было рассмотреть немногое.

– Батшеба, – проговорил он удивленно и нежно, придвигаясь ближе. – Если бы я только знал одну вещь: позволите ли вы мне любить вас, завоевать вас и потом на вас жениться… Если бы я только знал!

– Никогда вы этого не узнаете, – пробормотала Батшеба.

– Но почему же?

– Потому что никогда не спросите!

– Ох… Ох… – Габриэль тихо усмехнулся от счастья. – Моя дорогая…

– Вы не должны были посылать мне сегодня утром такого сухого письма! – прервала его Батшеба. – В нем вы выразили, что вам нет до меня никакого дела, что вы готовы меня покинуть, как они все! Это было бессердечно, ведь я первая, кого вы полюбили, а вы первый, кого полюбила я, и я никогда этого не позабуду!

– Батшеба, вы кого угодно выведете из терпения! – ответил Оук, смеясь. – Вы же знаете, как тяжело было мне, холостому мужчине, вести дела с вами, очаровательной молодой женщиной! Тем паче что люди догадывались о чувстве, которое я испытывал к вам. А когда мое имя стали упоминать рядом с вашим, то я подумал, не будет ли для вас компрометации. Знали бы вы, как меня бросало в жар от таких упоминаний!

– И вы только поэтому хотели уехать?

– Да.

– О, как я рада, что пришла! – воскликнула Батшеба, поднимаясь со стула. – Я стала много больше думать о вас с тех пор, как вообразила, будто вы не желаете меня видеть. Но теперь мне пора идти, не то меня хватятся. А что, Габриэль, – усмехнулась она, когда Оук провожал ее к двери, – со стороны мой визит выглядит так, словно я за вами ухаживаю!

– Отчего бы и нет? Сколько долгих дней и сколько долгих верст бегал я по вашим своенравным пятам, о моя прекрасная Батшеба! Неужто я не заслужил, чтобы в кои-то веки вы заглянули ко мне?!

Они вместе взошли на холм. Габриэль в подробностях рассказывал о том, как будет арендовать вторую ферму. О чувстве говорилось мало: красивые слова и пылкие фразы не нужны двоим столь испытанным друзьям. Их прочная взаимная привязанность была из тех, какие возникают (да и то нечасто) лишь тогда, когда люди сперва узнают наименее привлекательные стороны друг друга, а уж потом лучшие, и любовь зарождается между твердых камней прозаической действительности. Такая дружба – camaraderie[82], – основанная обыкновенно на общности стремлений, к сожалению, редко сопровождает взаимное влечение противоположных полов, ибо мужчины и женщины бывают заодно лишь в развлечениях, но не в трудах. Если же в силу счастливых обстоятельств романтическая склонность все-таки подкрепляется дружбой, то возникает единственная вариация любви, которая сильна, как смерть. Такой любви «большие воды не могут потушить… и реки не зальют»[83]. В сравнении с такою любовью страсть, часто называемая ее именем, – не более чем летучий пар.

Глава LVII Туманный вечер и туманное утро. Заключение

– Наша свадьба будет самая тихая, простая и немноголюдная, какую только можно себе представить, – с такими словами Батшеба обратилась к Оуку однажды вечером, спустя некоторое время после события, описанного в предыдущей главе.

Целый час он думал над тем, как точнее исполнить пожелание своей невесты, и наконец сказал сам себе:

– Лицензия… Да, чтобы в церкви о помолвке не объявляли, надобно получить лицензию.

– Хорошо. Этим и займитесь первым делом.

Через несколько дней, уже затемно, Оук с таинственным видом вышел от кестербриджского наместника епископа и на пути к дому услыхал впереди себя тяжелую поступь. То были шаги Коггена. Габриэль поравнялся с ним, и они, вместе войдя в деревню, достигли тропинки, которая брала начало за церковью и вела к дому Лейбена Толла, недавно назначенного приходским причетником. Бедняга, еще не свыкшийся с новыми обязанностями, всякий раз цепенел от страха при звуке собственного одинокого голоса, если читаемые стихи оказывались слишком трудны и никто из прихожан не отваживался ему вторить.

– Что ж, Когген, доброй ночи, – сказал Габриэль. – Мне туда.

– Да ну? – удивился Джен. – Дозволь спросить, мистер Оук, что ты затеял?

Не ответить Коггену было бы, пожалуй, нехорошо, ведь он оставался верным другом Габриэлю, когда тот страдал без взаимности.