Вдали от безумной толпы

Батшеба сидела, закрыв лицо руками, и не заметила того, кто тихо взошел на крыльцо, увидел ее и сперва хотел было уйти, но затем остановился и стал за ней наблюдать. Когда она по прошествии некоторого времени наконец подняла голову, все лицо ее было мокро, а глаза застилала слезная пелена.

– Мистер Оук! – воскликнула Батшеба смущенно. – Давно ли вы здесь стоите?

– Несколько минут, мэм, – почтительно ответил Габриэль.

– Вы в церковь?

Хор, словно подсказывая Батшебе слова, которые она могла отнести к самой себе, пропел: «Я любил яркий день и тщеславию отдавал мою волю во власть…»

– Да. Я, видите ли, в хоре с басами пою. Вот уже несколько месяцев.

– Не знала… Ну, так я вас оставлю.

«То, что было мне мило, утрачено», – пропели дети.

– Не уходите из-за меня, госпожа. Лучше я сегодня пропущу спевку.

– Ах нет, я ухожу не из-за вас…

Последовало неловкое молчание, в продолжение которого Батшеба пыталась незаметно для Габриэля промокнуть заплаканное раскрасневшееся лицо.

– Я давно вас не видел. Вернее, не говорил с вами… – наконец произнес Оук, но, побоявшись воскресить в Батшебе тяжелые воспоминания, сам себя прервал: – Так вы хотели посетить храм?

– Нет, я приходила на могилу. Решила проверить, так ли вырезали надпись, как я просила. Мистер Оук, если вы желаете говорить со мною о том, о чем, полагаю, мы теперь оба думаем, то, пожалуйста, не беспокойтесь.

– Вы довольны работою резчика?

– Да. Можете взглянуть вместе со мной, если еще не видели.

И они вдвоем подошли к могиле. Прочитав дату, Габриэль пробормотал:

– Восемь месяцев минуло! А мне кажется, будто все случилось только вчера.

– А мне, наоборот, что прошло много лет. Много долгих лет. И все это время я была мертва. Теперь, мистер Оук, я пойду домой.

Габриэль пошел за ней.

– Я должен сказать вам кое о чем, – произнес он, поколебавшись. – Дело самое обыкновенное, по части хозяйства.

– Прошу вас, говорите.

– Возможно, скоро я принужден буду отказаться от управления вашей фермой. Дело в том, миссис Трой, что я собираюсь покинуть Англию. Не нынче, конечно, а весной.

– Покинуть Англию? – воскликнула Батшеба удивленно и с неподдельным разочарованием. – Но зачем, Габриэль, отчего?!

– Я подумал, так лучше будет, – ответил Оук, запинаясь. – Решил попытать счастья в Калифорнии.

– Но все полагают, что к вам перейдет ферма бедного мистера Болдвуда!

– Верно, мне предложили ее арендовать, однако ничего еще не решено, и я, наверное, отступлюсь. До конца года пробуду управляющим от опекунского совета – только и всего.

– Что же я стану без вас делать! О Габриэль, по-моему, вы не должны уезжать! Вы так долго были со мною, в счастливые времена и в тяжелые… Такие старые друзья, как мы с вами… Ах, это почти жестоко! Я надеялась, что вы, став арендатором соседней фермы, будете по-прежнему приглядывать и за моей. А вы уезжаете!

– Я бы охотно приглядывал…

– Однако покидаете меня! Да еще теперь, когда я так беспомощна!

– Такова злая судьба, – сказал Оук с болью в голосе. – Именно из-за этой вашей беспомощности я и должен, как мне представляется, уехать. Доброго вам дня, мэм.

Разговор явно сделался Габриэлю в тягость, и он, торопливо произнеся последние слова, зашагал от церкви по той тропе, по которой его хозяйка ни под каким предлогом не могла за ним последовать.

Батшеба вернулась в дом, озабоченная новой бедой. То, что сказал ей Оук, не явилось сокрушительным ударом, однако очень встревожило ее, заставив очнуться от мрачного забытья последних месяцев. Теперь Батшеба всерьез задумалась о Габриэле и о том, почему он ее покидает. Ей вспомнилось множество мелочей, совершенно незначительных в отдельности, однако в совокупности недвусмысленно говоривших: с некоторых пор Оук явно сторонился своей хозяйки. С чувством запоздалой боли Батшеба поняла, что от нее бежит последний из тех, кто был ей предан. Тот, кто верил ей и стоял на ее стороне, даже когда весь мир был против, теперь утомился, как и другие. Позабыв о прошлом, он предоставляет ей продолжать борьбу в одиночестве.

Следующие три недели принесли новые доказательства того, как охладел Габриэль к своей госпоже. Прежде он входил в маленькую гостиную или в контору, где хранились счета, и ждал, пока хозяйка спустится, а когда началось ее добровольное заточение, оставлял записки. В последнее же время он либо вовсе не входил в дом, либо являлся в неурочные часы, рассчитывая на то, что не встретится с Батшебой. Если ему требовались указания, он писал ей кратко, без обращения и без подписи. Она была вынуждена отвечать в той же манере. Теперь бедную Батшебу все сильнее саднило неприятнейшее сознание того, что ее презирают.