Вдали от безумной толпы

Пока она предавалась такого рода невеселым размышлениям, осень угрюмо приблизилась к концу и наступило Рождество. Завершился первый год законного вдовства Батшебы, с тех же пор, как она стала жить одна, прошло уже два года с четвертью. Заглянув в собственное сердце, Батшеба, к немалому своему удивлению, поняла: то событие, воспоминания о котором должны сейчас ожить в ней с новой силой – трагедия, разыгравшаяся в пиршественной зале Болдвуда, – не волнует ее. Однако она терзалась от мысли, что по неведомой причине все от нее отреклись, а возглавляет этот исход Габриэль Оук.

Выйдя из церкви, Батшеба стала озираться в надежде его увидеть. Во время богослужения низкий голос Оука, долетавший с галереи, казался ей совершенно безучастным. Но, может быть, он по старому обыкновению проводит свою хозяйку до дому?.. Да, вот он показался. Однако, увидав, что она обернулась, Габриэль отвел взгляд и, едва выйдя из ворот, свернул на первой же развилке.

Следующим утром Батшеба получила тот удар, которого давно ждала: Оук письменно, по всей форме, известил ее о том, что отказывается от продления договора найма, срок коего истекает на Благовещение. Над этим письмом она горько расплакалась. После всего произошедшего безнадежная любовь Габриэля казалась Батшебе чем-то принадлежащим ей по неотъемлемому праву, и теперь она была уязвлена и опечалена тем, что он решил отнять у нее эту любовь, когда ему заблагорассудилось. К тому же Батшебу тревожила необходимость снова полагаться лишь на свои силы: она более не ощущала в себе энергии, требуемой для того, чтобы ездить на биржу, менять, покупать и продавать. После смерти Троя Оук ездил на ярмарки один, ведя дела обеих ферм сразу. Что же теперь оставалось делать Батшебе? В какое уныние превращалась вся ее жизнь!

В тот вечер она была так одинока, так страдала от недостатка сочувствия, так жалела об утрате единственного истинного друга, которого когда-либо имела, что, поддавшись напору чувств, надела пальто, шляпку и отправилась к Оуку. Солнце только что закатилось, и путь Батшебы освещали бледно-желтые лучи молодого месяца. Комнату Габриэля озарял веселый огонь камина, однако людей в окне видно не было. Батшеба, волнуясь, постучала, и ей тут же подумалось, что напрасно она, вдова, пришла к одиноко живущему холостому мужчине. Хотя он ее управляющий, и нет ничего неприличного в том, чтобы госпожа иногда являлась к нему по делу. Габриэль открыл дверь. Луна осветила его лицо.

– Мистер Оук, – пролепетала Батшеба слабым голосом.

– Да, это я. С кем имею честь… Ах, до чего же я глуп, что не признал вас, хозяйка!

– Недолго мне осталось быть вашею хозяйкой, верно, Габриэль? – произнесла она с чувством.

– Полагаю, что так… Но вы проходите, мэм… Сейчас принесу свечи, – ответил Оук, испытывая явную неловкость.

– Ах, пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня.

– Здесь, признаться, нечасто бывают дамы, и, боюсь, я не располагаю приличествующими удобствами. Не угодно ли вам сесть? Вот стул, а вот еще один. Вы уж простите: они деревянные и довольно жесткие. Я как раз собирался новые купить.

Оук поставил перед Батшебою три стула.

– Мне вполне удобно.

Она села, затем сел он. Танцующие отсветы камина озаряли их лица, а также нехитрые предметы обихода, «за годы верной службы натертые до блеска»[81] и оттого приобретшие способность отражать падающие на них блики. И хозяин, и гостья внутренне удивлялись тому, как они скованы и смущены, хотя прекрасно знают друг друга и всего лишь встретились при непривычных обстоятельствах. В поле или в доме Батшебы они разговаривали запросто; теперь, когда Оук впервые принимал ее у себя, время будто повернуло вспять, вновь сделав их незнакомцами.

– Вам, должно быть, странно, что я пришла…

– О, нисколько!

– Я подумала… Габриэль, в последнее время я не находила себе места от мысли, что чем-то вас обидела и потому вы уезжаете. Мне это очень огорчительно. Оттого-то я и решила прийти.

– Обидели? Меня? Батшеба, вы ничем не могли меня обидеть!

– В самом деле?! – обрадованно воскликнула она. – Тогда почему же вы уезжаете?

– Из Англии я не уеду. Если бы я знал, что вы этого не хотите, я бы об Америке и не думал, – просто ответил Габриэль. – Насчет фермы мистера Болдвуда я договорился. Арендую ее с Благовещения. Вам известно, что у меня и прежде была доля от дохода. Я мог бы, как и раньше, управляться с двумя хозяйствами, моим и вашим, если бы не те слухи, которые о нас с вами ходят.

– Что?! – воскликнула Батшеба в удивлении. – Какие еще слухи?

– Не могу вам их передать.

– А по-моему, с вашей стороны было бы мудрее, если бы вы все мне рассказали. Вы не раз становились для меня кем-то вроде ментора. Так отчего же теперь боитесь указать мне на мою ошибку?

– На сей раз вы никакой ошибки не совершили. Ежели в двух словах, то про меня говорят, будто я хожу тут, принюхиваюсь, жду, когда мне отдадут ферму бедного мистера Болдвуда, чтобы потом и вас заполучить.

– Заполучить меня? Это как?

– Жениться на вас, попросту говоря. Вы сами просили сказать, стало быть, теперь не должны сердиться.