Вдали от безумной толпы

– Вы ко мне несправедливы, но спорить с вами я не буду. Мне не до придирок: я счастлив уж тем, что получил знак вашей дружбы, и готов заплатить за него любую цену. Да, мисс Эвердин, ваше слово важно для меня, пусть даже это лишь «доброе утро». Можете считать меня глупцом. Однако вы никогда не были мужчиною, взирающим на женщину, подобную вам самой.

– В самом деле…

– Тогда вы не знаете, каково это, и не дай вам Бог узнать!

– Преглупейшая лесть! Ну и каково же? Я в нетерпении.

– Ежели кратко, то от этого чувства ты не способен мыслить, ничего, кроме одного-единственного предмета, не видишь и не слышишь, да и на тот глядишь с мукою!

– Ах, сержант, вы притворяетесь! – сказала Батшеба, качая головой. – Ваши слова чересчур сильны, чтобы быть правдивыми.

– Нет, клянусь воинской честью…

– Тогда отчего же с вами такое приключилось? Я спрашиваю, разумеется, только из любопытства.

– Оттого что вы лишили меня рассудка.

– По вам это видно.

– Так оно и есть.

– Но ведь вы не далее как вчера впервые меня повстречали.

– О, это не имеет значения. Удар молнии поражает мгновенно. Я с первого же взгляда вас полюбил и сейчас люблю.

Любопытный взор Батшебы внимательно изучил нового знакомца с ног до головы, не отважившись, однако, подняться до самых глаз.

– Вы не можете любить меня и не любите, – чинно сказала она. – Чувство не вспыхивает столь внезапно. И слушать вас я больше не стану. Скажите только, который час: мне пора, я уж столько времени с вами потеряла…

Ответив на ее вопрос, сержант прибавил:

– А разве у вас нет часов, мисс?

– Сейчас нет, но я собираюсь купить.

– Нет, вы получите их в подарок. Вот. Пожалуйста, мисс Эвердин, примите от меня этот презент.

Не успела Батшеба опомниться, как тяжелые золотые часы очутились в ее руке.

– Они слишком хороши, чтобы ими владел такой человек, как я, – тихо произнес Трой. – У них своя история. Нажмите пружинку и откройте крышку. Что вы видите?

– Герб и девиз.

– Это венец с пятью зубцами, а надпись «Cedit amor rebus»[41] означает: «Любовь уступает обстоятельствам». Таков девиз графов Севернов. Часы принадлежали последнему лорду Северну, потом были переданы в пользование мужу моей матери, доктору, а по достижении мною совершеннолетия перешли ко мне. Вот и все мое наследство. Вещица служила вельможным особам: эти стрелки указывали время пышных церемоний, аудиенций при дворе, помпезных выездов и сна под балдахинами. Теперь часы ваши.

– Сержант Трой, я не могу их принять! Не могу! – воскликнула Батшеба, изумленно расширив глаза. – Одумайтесь, они ведь золотые!

Сержант сделал шаг назад, показывая, что не желает брать часы, которые фермерша настойчиво протягивала ему на ладони. Он отступал, она наступала.

– Примите, мисс Эвердин, я настаиваю! – промолвило эксцентрическое дитя сиюминутного порыва. – Они станут в моих глазах в десять раз ценнее! Для моих нужд вполне сгодятся и более простые, плебейские часы, а при мысли о том, возле чьей груди бьются эти… Ах, нет, я не стану говорить. Теперь они попали в достойнейшие руки из всех, какие их когда-либо держали.

– Но я в самом деле не могу их принять! – возразила Батшеба, чуть не плача. – Если вы не шутите, то как можно?! Отдать мне часы вашего покойного отца, да еще такие дорогие! Нельзя быть столь безрассудным, сержант Трой!

– Отца я любил, но вас люблю больше, – произнес драгун тоном такой безупречной верности природе, какую едва ли можно сыграть.

Красота фермерши, превозносимая им в шутку, пока была неподвижной, теперь же пришла в движение и тронула его всерьез. Глубина этого чувства оказалась меньше, чем воображала Батшеба, но больше, чем думал он сам. Душу девушки до краев переполняла кипящая смесь волнения и смущения, и она с нотками сомнения в голосе проговорила:

– Разве такое возможно? Как это может быть, чтобы вы полюбили меня так сразу! Вы ведь мало видели меня… Вдруг я вовсе не та, кем вам кажусь? Пожалуйста, заберите часы. О, прошу вас! Я не могу их принять и не приму. Поверьте, ваша щедрость чрезмерна. Я не сделала для вас ничего хорошего, так с чего бы вам проявлять ко мне доброту?

На языке сержанта Троя вертелась новая фальшивая любезность, но он смолчал. Взгляд его не мог оторваться от лица Батшебы. Теперь, когда она была растеряна, испугана и совершенно прямодушна, все те пышные комплименты, которыми он ее наградил, воплотились в правду. Ему вдруг стало не по себе оттого, что прежде он имел дерзость говорить их, полагая, будто они ложны.

– Вовсе нет, – произнес сержант, продолжая безотрывно глядеть на Батшебу.

– К тому же мои работники видят, как вы идете за мною по лугу, и гадают, о чем мы с вами толкуем. О, это ужасно! – продолжала она, не догадываясь о перемене, которую произвела в своем собеседнике.