Вдоль берега Стикса

— Тогда почему смеешь утверждать, что вы — единственные разумные существа в своем мире? А может, презренная Gastropoda Pulmonata в высшей степени разумнее людей, но вы просто не в состоянии этого понять?

— Ты серьёзно?

— Я давно не был настолько серьёзен. Ваша гордыня и самомнение кого угодно выведут из себя. И здесь мы подходим ко второй части вопроса. А разумны ли вы вообще?

— Ну это уж…

— Что? — Азраил рычал, обрубки крыльев у него подрагивали. — «Это уж» — что? Уметь построить дом, обеспечить себя жратвой на зиму или подчинить соплеменников? Это достижимо для многих животных, то есть вообще не признак разумности.

Алька все смотрел на торчащий из-за спины обломок плечевой кости. Там из-под единственного уцелевшего рудиментарного когтя выступила капелька крови.

— И скажу тебе, — продолжал Азраил, — что повидал на своем веку многих homo sapiens, чьи пределы разумности вряд ли раздвинулись шире, чем у той обезьяны, из которой бог их, собственно, создал. А некоторые индивиды так всю жизнь и остаются на уровне дождевого червя.

Алька молчал. Доводы для возражения как-то не шли в голову. Мысль о том, что многотысячелетняя история человеческой цивилизации, на взгляд других существ, вовсе не является доказательством разумности, — поражала.

— Подумай ещё и вот над чем. В большинстве обжитых миров считают, что бог справедлив. Тогда какую просьбу к нему ты мог бы обратить, чтобы она не нанесла вред ближнему твоему? Вот барон молит о новых землях. А не кровью ли будут они оплачены? Вот торгаш молит о больших деньгах. Помнит ли он, что вымоленный барыш разорит конкурентов, поднимет цены, усилит нищету? Вот цеховой староста молит о расширении производства, а интересует ли его, сколько леса нужно вырубить, сколько земель отнять у крестьян и превратить в овраги ради руды? Вот отец вымаливает здоровье для приболевшей дочери и молодого жениха с соседней улицы, а не значит ли это, что у ее подруги, которой сейчас благоволит жених, не будет мужа и не родятся дети? Наконец, лесной дикарь молит о доброй охоте, но справедливо ли это для зверей, тварей божьих, достойных сострадания?

Азраил шумно выдохнул, выхватил изниоткуда пучеглазую рыбёшку и отправил себе в пасть.

— Понимаешь, ревнитель разумных, — сказал он уже не так экспрессивно. — Богов мало, а миров много. Созданы они с разной целью и по разным причинам. И предназначение живущих там разное. Никого не хочу обидеть, но есть виды, созданные вообще просто так, со скуки. Или для практики молодого неопытного божества, или на спор, или ради эксперимента, а то и вовсе — как побочный продукт совершенно иной идеи.

— Получается, богам в большинстве случаев наплевать на своих детей?

— Тьфу, вот ты опять. Ну какие дети? Боги живут другими этическими и философскими категориями. Их творения нужно расценивать именно как творения. Удалось — поставил в витрину, подписал, бережешь и хвастаешься перед друзьями. Не удалось — скомкал, выкинул и забыл.

— Ну, общий смысл твоей теории я уловил. Молиться бесполезно, потому что богам наплевать на мольбы пыли из-под их ногтей.

— А вот это уже твои домыслы, этого я не говорил.

— Как так? Разве это не очевидный вывод?

— Только для слепых, возможно. Или для глухих, типа тебя. Я говорил, что боги — творцы. И как любые творческие личности, они связаны в душе — или что там у них вместо души? — со своим творчеством. Их вполне может интересовать, что же происходит с успешными работами. А специфика божественного внимания такова, что именно молитвы являются лучшим каналом связи между миром и его богом. Только искренние молитвы не дают божественной искре покинуть материю даже брошенного и забытого мира. И они же позволяют богам смотреть на свои миры, не являясь туда лично, править то, что требует вмешательства.

— Так я не понял, молиться надо или нет?

— Я тебе поражаюсь. Ты спрашиваешь дьявола, надо ли молиться богу?

— Ну… Да!

— Тьфу на тебя. Да молись, если хочешь. Если тебе это нужно, если ты не уверен в собственных силах, или же — если это разжигает огонь в твоей душе. Но молись искренне, совершенно точно понимая, что бог не считает твои просьбы достойными внимания. И помогать тебе не прибежит. Молись, чтобы быть со своим богом, но живи сам, своими мозгами и своими силами.

Азраил показал самые дальние клыки, что могло бы означать улыбку.

— Если решишься, помолись за эту проклятую реку. А лучше, заткнись и ложись спать. У нас впереди ещё день пути. Не хочу, чтобы ты у самого истока заныл и запросил отдыха.

— А ты что же?

— Я позавчера уже спал, мне не хочется.

Пока они философствовали, одинокая точка приблизилась и теперь быстро превращалась в серо-бежевую гору, оплывающую по краям крупными гладкими холмами. Склоны бугрились, колыхалась покрывавшая их растительность — толстые чешуйчатые стволы без веток и листьев.

Азраил, указывая на остров посреди пустоты, обратился к Харону.

— Держи правее! Не хочу, чтобы он нас снова закружил и донимал вопросами!

Алька напряг глаза и только теперь понял, что гора имела явные признаки живого существа.

— Кто это?