Вдоль берега Стикса

Жгучий брюнет от рождения, этот парень был ещё и смуглым, а плотный загар делал кожу вообще тёмной, словно у мавра. Одежда была подобрана под стать, в тёмных тонах, но подобрана плохо. Словно с чужого плеча, всё висело мешком, отчего очень худощавый мужчина казался совсем тощим. Особенно нескладным было его лицо с блестящими, глубоко посаженными глазами и чуть припухлыми синяками вокруг глазниц. Как у нескладного подростка, чьё тело пошло в бурный рост из-за гормонального взрыва.

— Обед? Это мне не грозит, — Алька качнул головой и охнул. — Я не обедал. Я уже два дня…

От мысли о еде Альку моментально согнуло пополам.

— Жора, мальчик мой, а ты не переборщил?

Голос третьего выдавал почтенный возраст, но звучал неприятно, словно перекатывание костей в железном ведре. Старик был светловолос и худ. Его куртка и штаны, фасоном почти как у первого спутника, были сильно вытертыми и выгоревшими на солнце. Вместо плаща он носил пепельно-серую накидку, а длинные свои седые пряди закреплял тонким металлическим обручем с прозрачным камнем на лбу.

— Не-не-не, нормально, сейчас всё пройдёт, — с усмешкой ответил ему молодой. — Сейчас почувствует!

Алька не знал, что должен почувствовать. Его прекратило корчить, чувства вообще все притупились, осталась только странная, неуместная резь в животе.

— Тогда не надо терять время. Проясните уже у него, почему призыв был открыт не вовремя и не к месту.

Рыжий подошёл и легко, как котёнка, за шкирку поднял Альку из канавы. Поставил на ноги.

— Ну? — сказал старик, уверенный, что собеседник поймёт суть вопроса.

— Я был голоден. — Алька не мог собрать мысли, поэтому решил рассказать всё, а там уж сами пусть решают. — У меня не осталось денег. И скрипки не было.

— Музыкант? — радостно хлопнул себя по ноге молодой.

— Жора! — старик укоризненно покачал головой. — Это всё потом. Сперва дело!

— Да, музыкант, — подтвердил Алька. — Но скрипку мою испортили, а больше я ничего не умею. И тогда подошёл человек, предложил заработать.

— Как?

— Отнести письмо.

— Это? — рыжий показал комок мятой бумаги со сбитыми печатями.

— Да. Он сказал, что это очень ценное письмо. Я должен был спрятать его и пронести с собой…

Тут Алька задумался, стоит ли упоминать при этих людях про Стикс? Вдруг это не просто загулявшие горожане, а какая-нибудь местная инквизиция?

— Пронести куда? — старик растянул последнее слово так, что сомнения пропали.

— В соседний… город. За большой черной рекой. И там отдать одному… Моему знакомому.

— Как вы думаете, mea equites, он дурачка валяет или на самом деле не осознает, что произошло? — спросил рыжий у своих друзей.

— Благородные доны, я сейчас вообще мало что осознаю, — Алька не запомнил, как обратился к товарищам рыжий, поэтому ляпнул первый титул, пришедший в голову. — Мне бы, с вашего позволения, присесть. А лучше прилечь, а еще лучше — выпить как следует. Я бы тогда вам всё рассказал, что хотите. Я бы и вас с удовольствием угостил, потому что тут рядом в кабаке есть просто прекрасное пиво. Но у меня денег нет. Я потому-то и попал в историю, что человек, давший мне письмо, обещал хорошо заплатить. Но уже там, на месте.

Четвертый из их жутковатой компании, пока что молча стоявший в стороне, сделал пару больших шагов к месту расправы. Вот уж кто был самым странным из всех! Широкоплечий, грузный, с кожей настолько бледной, что не надо было смотреть в лицо, чтобы определить мутацию. Волосы, рядом с которыми седые пряди старика казались грязно-серыми, два бездонных колодца зрачков, в свете факела изменивших цвет с бело-ледяного на кровавый рубин… Albus oculocutaneous (*самая тяжелая форма альбинизма, поражающая кожу, волосы и глаза). Понятно, почему он носит просторный балахон и прячет голову под капюшоном. Бледное лицо, всегда находясь в тени, выглядит серой маской мертвеца, зато лишенная пигмента кожа не пойдёт волдырями на свету.

Альбинос встал над трупами, подумал немного, выбрал ближайший. Поднял одной рукой и швырнул на дорогу.

— Спасибо, Зверь! — кивнул рыжий. — Так что, милейший, этот человек тебя нанял?

Опознать было трудно, разве что по некоторым деталям одежды. Алька подтвердил.

— Только я не понимаю. Зачем же он тогда?..

— Поздравляю вас, друзья, мы установили посредника, но по привычке пришибли его. И теперь вряд ли сможем найти заказчика.

— Между прочим, Меч, это не «мы пришибли», — поправил рыжего старик. — Это ты его пришиб. Хотя я просил не усердствовать, оставить хоть одного языка.

— Отбивная! Из языка! — неожиданно вырвалось у Альки.

— Что? — удивился старик.

— Есть очень хочется, — он сам не понимал, как может говорить такое, стоя в шаге от зверски покалеченного тела. — Может, господа всё-таки изволят переместиться в кабачок?

— Жорик, твоя работа?

— Да, пожалуй, я переборщил с болеутолением. Эка его пробило! Пожалуй, он так долго не протянет, надо кормить.

— Я вижу у этого тела на поясе кошелёк, — Альку было уже не заткнуть. — Это деньги, обещанные мне за работу, но я с удовольствием пожертвую их на жаровню отбивных и кувшин вина. Или окорок и не менее четырех кварт пива!