Вдоль горячего асфальта

Вождь № 1 откидывает историческую прядь со лба: как жаль, у него, вождя № 1, нет художника, равного наполеоновскому Давиду… Гений — вот что должно быть изображено: среди ковров и канделябров он сам в коричневом, с маленьким ножиком впереди генерал-фельдмаршалов и кронпринцесс… «Благодарю вас, фельдмаршал, — вы вполне выразили мою мысль».

Он покидает Компьенский лес и, вернувшись в ставку, издает приказ: «Исторический вагон, мемориальный камень и памятник триумфа французов доставить в Берлин. Остальное, свидетельствовавшее о событиях в Компьенском лесу, уничтожить, кроме памятника Фошу, который оставить, чтобы он всегда говорил о фошевской неспособности разбить Германию в открытом бою».

26

Ах, эти учебные тревоги и репетиции затемнений! «У вас есть противогаз?» Эти снежные зимы! «Граждане, на уборку снега!» Ах, эти ледяные весны! Среди голых сучьев хрипит радиотарелка: дикторша прославляет александрийским стихом весну, берет стакан, закашляться боится…

Ах, эти обещающие нежность вечера и раскрывающие неожиданность пропорций и соотношений мгновения, когда ночь готова превратиться в утро! Город составляют вертикальные тени. Третьего измерения нет. Мерцающие лестничные клетки — одни — слабый намек на глубину.

Деятели ночи крадутся вдоль стен. Они не заботятся о галстуках, но резиновые перчатки натянуты для предрассветных операций.

Сбросить крючок или выдавить стекло, и нога через подоконник: «Примите мои заверения в совершенном к вам расположении».

Еще не рассвело, а дипломат побрит и одет. Он на цыпочках подходит к плотным шторам.

Ботинки не скрипят, и все-таки, как в детстве, проснувшись от тишины, Павлик вслушивается и всматривается.

Раннее утро насыщено сном. Спит Белград, спят Афины, гавань Пирей спит, а заря лишь пробует розовыми перстами Эгейское море, но германским вооруженным силам отдан приказ обрушить всю свою мощь на Югославию и Грецию.

Апрельский рассвет ознаменован внезапным налетом крупных соединений бомбардировщиков, в том числе пикирующих на казармы и аэродромы югославов и неожиданным нападением на пограничные посты греков в Восточной Македонии и Фракии.

Посланник агрессора выходит на работу. Как было сказано, Афины спят, а он появляется на частной квартире греческого премьер-министра у его постели.

В руках раннего посетителя меморандум или кастет — не все ли равно…

Чем ближе к страшному июню, тем раньше рассветы, и вот наиболее короткая июньская ночь с субботы на воскресенье.

Спит адыгейский туристский лагерь над Черным морем. Спят под шелковицей в палатке путешественники — Павлик и Машенька.

Но Павлик проснулся: мухоловки вновь роняют мокрую ягоду на тугой бубен палаточного холста, а может, виноваты и не лакомки-мухоловки.

Еще темная государственная граница. По одну сторону — до Атлантики — Большая Германия, по другую — до Тихого океана — Павликова волшебная страна.

Как пожелтело небо!

И артиллерия без предупреждения открывает огонь, наводятся мосты, переправляются танки, дивизия первого эшелона пересекает границу. Бомбардировщики уходят на восток.

Господин посол агрессивного государства искусно выбрит. Отличные щеки смягчены горячими салфетками и освежены лавандой для джентльменов, незначительный порез великолепно затерт квасцовым брусочком.

Сквозь шторы глядит рассвет. Господин посол готов, но ждет за шторами.

Выждав, он натягивает нерезиновые перчатки и направляется сделать заявление о начале военных действий, хотя военные действия не первую минуту идут на огромном фронте от Баренцева до Черного морей.

Утро в туристском лагере под адыгейскими вершинами, как и во всех лагерях и домах отдыха, открывается зарядкой. Ваня или Вася-физкультурник извлекает из многоствольного судейского свистка звук побудки и, выхватив человек семь, ведет на гимнастику.

Через день Ваня или Вася с вещичками шагает над Черным морем в райвоенкомат.

Что же касается Павлика и Машеньки, то в это лето они на свой Юго-Запад не возвратятся.

27

Уже оплакивали мы тебя, Днепровская государственная электрическая станция, и горевали о городах Крюкове и Кременчуге, а что с Новомосковском и Полтавой, не знали, что с Ахтыркой и Тростянцом, не ведали.

Павлик рыл противотанковые рвы на Слободской Украине, и его имя упоминалось в боевом листке среди имен тех, кто перевыполнял план.

Машенька проводила Павлика долгим взглядом из окна. Ах, эти женщины в окнах — в этом и в том, в домах справа и слева! Уходя, лучше не оглядываться.

Вспомнив описанных Барбюсом французских пехотинцев первой мировой войны, Павлик захватил одеяло, что рекомендуется при таких обстоятельствах делать всем: одеяло — покров, скатерть и носилки.

С Павликом работали астрономы в тапочках и поэты в галошах. Прислали сюда и беженку — студенточку философского факультета. В летнем платьице, в котором бежала с Запада, она «рыла окопы» сперва под Сахарной столицей и теперь здесь, а наступали прохладные дни и сырые ночи.

Студенточке предлагали свою единственную фуфайку, студенточка отказывалась: «Что вы, мне жарко», а ночью обливалась слезами на груди у Марии Ивановны, соседки по ночлегу.