Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

С той поры прошло около шестидесяти лет. Уже давно нет деда Пилипа, бабы Волиянки, Дидэка. Много лет нет самого Штефана, безвременно ушедшего в мир иной в пятьдесят девять лет. Не выдержало сердце. В той части села, где он жил в молодости и где была его мастерская, я бываю очень редко. Когда проезжаю мимо дома, где он жил и шил, ловлю себя на том, что глаза непроизвольно косят вправо. В поисках чего-то безвозвратно утраченного...

Через сто метров бывшее подворье Ткачуков, где жила младшая сестра мамы Люба с мужем Николаем Сербушкой. Помимо воли взгляд упирается в то место, где когда-то росло старое дерево ранней черешни, под которой нес свою немудреную собачью службу первый пес моей жизни - Боба. За домом многолетние ореховые деревья, с прогнившей на стыке ветвей древесиной. Справа в четырех-пяти метрах от забора во второй половине июня зрела поздняя черная и крупная сладкая черешня.

Еще дальше, перед поворотом на Куболту - старый домишко, где жила одна из старших сестер отца тетка Павлина с вернувшейся из депортации бабой Софией. Здесь я чувствовал себя вольготнее, чем дома. Здесь мне жарили рыбу, пойманную мной в Куболте после ливней.

Домой я рыбу нести не смел. Побег на, широко разлившуюся по долине после проливного дождя, Куболту, а тем более ловля рыбы в несущемся мутном потоке, подчас сбивающем с ног лошадей, дома карались незамедлительно и довольно сурово.

В старом заброшенном теткином саду я взбирался на высокие вишневые деревья. Наверху я до одури объедался вишнями с черным подовым хлебом с, вдавившимися снизу и скрипящими на зубах, мелкими древесными угольками.

...Три подворья... Три дома в верхней части моего села... Три помутневших от времени осколка давно растрескавшегося зеркала моего безоблачного детства...

Сколько сердец он своей добротой открывал,

Сколько счастливых подков на веку отковал.

В пламени горна красная роза цвела,

И наковальня гордую песню вела...

Жаркие угли память, как пламя, хранят...

Звонко подковы по перевалам звенят.

Булат Окуджава

Коваль

В тихие ясные дни, особенно через день-два после выпавшего летнего дождя до нашего огорода доносился перезвон. Это были звуки, извлекаемые молотками из наковален сельской кузницы. Первая колхозная кузница была построена одновременно с конюшней в конце сороковых. Располагалась она по левую сторону дороги, пересекающей хозяйственный двор колхоза. Справа белела длинная конюшня. Небольшие, высоко расположенные окна ее глядели на дорогу, за которой выстроился ровный ряд телег, почти упирающийся в кузницу.

Кузница была оборудована в специально построенном саманном помещении, крытом красной черепицей. Широкая, ни разу не крашенная, двустворчатая дверь была всегда открытой. Широкое многоклеточное окно выходило на юг, прямо на крайние телеги. Второе, узкое окошко располагалось за огромным мехом, узким раструбом, впивающимся сбоку в жерло горна. Третье окно выходило в сторону длинной каменной конюшни.

Несмотря на открытые двери и два окна, в кузне даже в солнечную погоду царил полумрак. Побеленные единожды стены и потолок быстро почернели, особенно потолок, с которого черными сталактитами свисала паутина. Паутина начинала медленно и беспорядочно покачиваться, как только кто-либо из кузнецов начинал раздувать горн.

Подкопченные, годами не мытые, стекла окон меняли до неузнаваемости краски вне кузницы. Серые телеги приобретали неестественный золотистый оттенок, а голубое, насыщенное бирюзой, небо становилось низким и неправдоподобно темно-серым со зловещим тусклым багрянцем. Глядя из кузницы через окно, казалось, что через секунду небо будет разрезано извилистой вспышкой голубой молнии, раздастся сухой треск близко ударившего разряда и на землю обрушится сплошной ливень.

Мне, семилетнему, в такие минуты становилось жутковато, и я быстро переводил взгляд на дверной проем. В широком просвете двери небо снова было бирюзовым, телеги обратно становились серыми, а серовато-желтая трава, наоборот, возвращала себе изумрудный оттенок. Через второе, узкое окно за мехами были видны молодые деревья недавно посаженной лесополосы. Сквозь редкие стволы справа была видна дорога, ведущая на Куболту и огибающая террикон гноища из насыпаемого годами конского навоза.

Слева от дороги раскинулось бесконечное подсолнуховое поле. Раскрытые корзинки, казалось, всегда смотрели на заднее окно кузницы. Через окно кузни цветущие корзинки казались насыщенно шафранной окраски. Но я знал, что это не так. Приподнявшись слегка на цыпочках, сквозь треугольник отсутствующего кусочка стекла я снова видел естественный ярко-желтый цвет крупных лепестков. И никто не мог понять, почему я, стоя у окна, много раз подряд поднимался на цыпочки и качал головой из стороны в сторону.