Вдова его величества

– Теперь – да. Чаще всего…

– Но ты не хотел бы большего?

– Чего?

– Не знаю, – она легко пожала плечами. – Все хотят большего. Больше власти. Больше славы. Больше денег. Больше почестей…

– Больше охоты.

Катарина почему-то легонько рассмеялась. И ночные легкие бабочки закружились над ее макушкой. Они, рожденные сумерками, до конца не принадлежащие миру яви, чуяли спутанную ее силу и стремились к ней. Но не рисковали опуститься, лишь волновались, осыпая светлые волосы пыльцой. Впрочем, людям она не вредит.

– Отец как-то сказал, что лучше всего охотиться там, где много добычи. А подле трона всегда хватает людей… разных людей.

– Но ведь не на всех разрешат охотиться? – уточнил Кайден и сдул одну самую наглую бабочку, которая приблизилась настолько, что потянула-таки силу. Бледные крылья ее засветились, а пыльца приобрела насыщенный серебристый оттенок.

– Не на всех, – согласилась Катарина, как показалось, весьма печально.

– Поэтому предпочитаю оставаться здесь. Здесь мне разрешения не нужно.

– Но ты все равно служишь королю.

– Короне, – поправил Кайден. – Прежде всего я служу короне. А она далеко не каждого, кто ее напялит, признать готова. Что-то не слышал я, чтобы в последние пару сотен лет камни пели.

Проснулась Катарина с трудом.

И, проснувшись, долго лежала в постели, разглядывая потолок. Потолок был самым обычным, белым и несколько неровно выкрашенным. То тут, то там через белизну проступали пятна самых удивительных форм и размеров. И воображение Катарины спешило отыскать в этих формах скрытый смысл.

Смысла не было.

Зато была тишина. И солнце переползло через подоконник, а за ним поднялся и плющ, расправил ветки, будто и не лазили по нему вчера.

Губы сами собой растянулись в улыбке, и Катарина потрогала их, пытаясь найти след поцелуя. Но он, как и смысл пятен, жил лишь в ее воображении. И в памяти.

Потом, что бы ни случилось – а ей почему-то начинало казаться, что весьма скоро что-то да произойдет, – память никуда не исчезнет. Она – то сокровище, которое останется Катарине, и только ей.

– Вижу, вчера неплохо погуляла, – Джио сидела на столе.

Сегодня она примерила бархатный колет ярко-оранжевого цвета и узкие брюки, украшенные по шву перламутровыми пуговицами. Волосы Джио заплела в две косы, а косы украсила алыми перьями. Вид у нее был куда более диковатый, чем обычно.

– Неплохо, – согласилась Катарина.

– Твоя тетушка пыталась с тобой побеседовать.

Сердце екнуло.

А если… и тут же Катарина сердито велела себе успокоиться. Во-первых, эта женщина определенно не является родственницей Катарины, а во-вторых, какая разница, что она подумает или скажет?

– Когда?

– А вот сразу после полуночи.

– Странно, – Катарина уселась перед туалетным столиком и осмотрела себя.

Ничего не изменилось. На лбу не возникло клейма, которым в древности метили распутных женщин, губы не распухли, в глазах ни тени стыда.

– Она сказала, что услышала крик.

– Я не кричала.

– Ты – нет, – почти миролюбиво согласилась Джио и, тронув косу, сказала: – Надо же… утерпел.

Это она про Кайдена? И что не так?

Волосы он трогал, и это было приятно. А еще гладил шею Катарины. Щеки. И руки. Касался узоров, и они, будто теряя силу свою, исчезали, возвращая Катарине давно позабытую свободу, ощущение той силы, что скрывалась в теле.

Правда, теперь узоры вернулись на свое место. Сетью? Замком?

– Кто кричал?

– А вот то и интересно, что я не поняла, кто кричит и где, – Джио сама разобрала косу и, вооружившись щеткой из свиной щетины, принялась за пряди. – А у меня слух получше вашего будет.

Щетка больно дергала за пряди, а Джио выглядела задумчивой.

– Я сказала, что это кому-то из служанок мышь дорогу перебежала. И что не стоит волновать тебя. Что ты приняла снотворное.

– Почти, – Катарина улыбнулась, и отражение в зеркале ответило ей улыбкой. Это отражение ничуть не походило на парадный портрет, который придворный живописец начал создавать еще до свадьбы.

На том портрете Катарина прилично бледна. И волосы у нее зачесаны гладко. Их почти не видно под жемчужным венцом, как не видно и самой Катарины, ибо платье ее настолько роскошно и выписано столь умело, что хочется разглядывать лишь его.

Тот портрет так и остался в Большой зале, сменив собой предыдущий. Интересно, снимут ли его потом, после свадьбы Джона? Или ему и его королеве положены новые места, а нарисованная Катарина так и останется подле царственного Генриха, который тоже на портрете был совсем иным, чем в жизни: моложе, красивей и благородней.

Пальцы Джио выплетали новую косу. Простую.

– Она очень настаивала. Пришлось ее усыпить.

– А ты…

– Могу. На человека, на которого влияли, повлиять несложно, – Джио перехватила косу синей шелковой лентой. – Ее разум давно запутался. Я отнесла ее в комнату. А затем отправилась по этажам. И клянусь тварями с изнанки, в доме было тихо.

– Может, и вправду кто-то мышь увидел?

– Может, – легко согласилась Джио и, наклонившись к самому уху Катарины, тихо-тихо произнесла: – В этом доме нет ни мышей, ни крыс. Как нет и пауков. И никого-то, кому положено обретаться в подобного рода домах. Это плохое место, девонька…