Вдова Хана

— Мы уже час идем. Куда ты нас ведешь?

— К колодцу, как дядька велел.

— А что там у колодца?

— Сам увидишь!

— Ты… гаденыш, с госпожой повежливей!

— Какой еще… госпожой.

А потом с ног до головы осмотрел, прищурился.

— Та ладно? Серьезно? Бабу в степь?

— Я не баба, ясно? И я мужа своего ищу. Если поможешь мне — золото тебе дам. Так что на безбедную жизнь хватит. Скажи… видел здесь тюрьмы… ящики, где людей держат?

Лицо мальчишки вытянулось, и даже раскосые узкие глаза начали казаться больше.

— Какие ящики? Не знаю ничего! Туда идем, где этих выкидывают… Так дядька велел.

— Выкидывают кого?

— Вы ж хотели… там, где тех мертвых нашли.

Я кивнула, а потом руку под шапку сунула, сережку из уха вытащила и мальчишке дала.

— На… возьми и расскажи мне, кого там выбрасывают? Их из той тюрьмы привозят?

— Не знаю никакую тюрьму. — отвернулся и сережку на солнце внимательно рассмотрел.

— Кто их выкидывает? Откуда? Ты ведь знаешь, да? Видел кого-то? Скажи?

Я схватила его за плечи и сильно тряхнула.

— Скажи мне. Может, мужчину видел. С татуировкой тигра… такой огромный, нос сломан.

— Может, и видел. Сережку вторую дашь — скажу!

— Ты! Совсем охренел, мелкий? — Дарив сцапал пацана и тряхнул так, что тот дернулся всем телом.

— Отпусти…отпусти. Я дам ему сережку, только пусть скажет.

— Сначала пусть скажет, а потом сережку получит! Говори! Давай!

Мальчишка сначала на меня посмотрел, потом на Дарива.

— Возят они… эти лысые, которые приходили… около года назад притащили двоих. Один с тигром на плече и глаза страшные, злые, и волосы длинные на лицо все время падали.

— Куда притащили?

— Туда… к коробкам…

— Каким коробкам?

— Там провинившиеся… смертники. Их потом выбрасывают в степь.

— Какие провинившиеся? Перед кем?

— Перед ведьмой этой… Албастой. Их в коробках держат, пока не умрут, и того с тигром на руке тоже туда повезли.

Я всхлипнула и схватилась за горло.

— Я часто там хожу, смотрю… иногда вещи их выкидывают. Я собираю. Видел, как его в один из ящиков закрыли.

— О божеее, — я с трудом могла сделать вдох, — отведи нас туда, к ящикам!

— Не могу… мне нельзя. Только к чертополоху. А туда нет… того места не существует. Ясно?

— Как это не существует?

— Вот так… нет его. Люди придумали.

— Как нет? Ты же сказал… сказал только что, что есть!

— Наврал я. Сережку хотел. И вообще, сами туда идите.

Мальчишка вырвался из рук Дарива и быстро побежал в сторону деревни.

— Твою ж! Стой! Стой, паршивец!

Выхватил пистолет, но я схватила его за руку, заставив ее опустить.

— Ты что?! Это же ребенок!

— Это проныра и обманщик! Он выманил у вас сережки и удрал. Может, и нет никаких ящиков! Сказал то, что слышать хотели. Надо вернуться в деревню и надрать ему зад!

— Нет времени на это! Нет! Если…если Хан там… в этих жутких коробках…

— Он выдумал эти коробки! Выдумал! А вы поверили!

— Давай пойдем туда и проверим. Он же сказал, что за чертополохом…

— Мы сами не найдем. Без проводника.

— Найдем! Если это чертовое место есть — мы его найдем. Не хочешь — не иди! Я сама пойду! Я чувствую, что мы близко. Слышишь? Вот здесь чувствую! — ударила себя по груди… заболело там. Сжалось все.

— Просто вам очень хочется сверить!

— Мне не хочется… Я ВЕРЮ!

— Надо поворачивать назад. Мы здесь ничего не найдем. Мальчишка солгал.

От отчаяния мне хотелось закричать. Завопить на всю эту степь, в которой от жары хотелось сдохнуть. Да и вообще безумно хотелось сдохнуть, чтобы не разочаровываться.

— Нет. Мы еще не дошли до чертополоха.

— Здесь вся степь в чертополохах, — криво усмехнулся и остановился, — вон там, видите? Катится, как шар — это и есть чертополох.

— Думаешь, я идиотка и не знаю, что такое чертополох? Но мальчишка имел в виду нечто другое. А вообще, — я чувствовала, как злость вскипает внутри, как обжигает мне внутренности, — ты можешь разворачиваться и идти обратно. Давай, беги на самолет, да пошустрей. Расскажи Батыру, как внука его искать не хотел, а я как-нибудь сама. Не пропаду. Спасибо, научил.

Выдернула из-за пояса пистолет и передернула затвором, и пошла вперед, не оглядываясь на него, пытаясь сдержать слезы, пытаясь не дать себе развернуться и…и бросить все, уехать домой.

Вдалеке клубится пыль, она плавится в раскаленном воздухе, становится похожа на пожелтевшее стекло. И я иду не оборачиваясь туда, где стекло сливается с горизонтом, и мне кажется — там вдалеке что-то есть, или это мое больное воображение рисует мне миражи.

И гладь раскинулась впереди и сзади огромная, как океан. Ровная, прямая, плоская. Стою на ней, как на тарелке. Все вижу и в то же время ничего. Вверху небо чистое, лазурное, пронизанное лучами солнца, а внизу земля и пожухлая трава, колючки и проезженная, протоптанная людьми и лошадьми широкая дорога. Где-то есть вода, до меня доносится запах озона и камыша. И… навоза. Я хорошо его запомнила. Мы с мамой Светой летом на маленькую дачу ездили. Там она выращивала помидоры, огурцы… Помню, как не хотела ехать, как придумывала любую причину, чтобы дома остаться. А сейчас я бы отдала все на свете, чтобы хотя бы на пару минут с ней вместе оказаться в ее огородике, стоя на коленях и прорывая траву.

