Вдова Хана

Может, зря я здесь? Может, надо разворачиваться и дальше жить, как дед сказал? Ради сына, ради Эрдэнэ. Но тогда меня не станет. Это буду уже не я. Без моего мужчины. Без их отца. Без моего Хана.

Остановилась… замерла, всмотрелась в горизонт — не иначе, как там что-то есть. Словно стена, то ли насыпь, то ли строение какое-то. Если зрение мне не изменяет, я даже вижу вышку.

Ускорила шаг, на ходу отпивая воду из пластиковой бутылки и вытирая рот рукавом рубахи.

Чем ближе я подходила, тем отчетливей различала две фуры, стоящие задом друг к другу, образуя своеобразную стену. А по обе стороны от машин тянется насыпь из чертополоха, сцепленного, сбитого то ли ветром, то ли человеком в живую изгородь.

Когда вплотную почти подошла к машинам, раздался крик откуда-то сверху.

— Стоять! Кто такой? Чего рыщешь здесь? А ну давай! Вали отсюда, пока башку не прострелили!

Кричит кто-то сверху, с вышки. У него винтовка за спиной. Я отчетливо вижу ее силуэт на фоне светло-синего неба.

— Эй! Мне спросить надо…

— Вон пошел! Спрашивать он удумал!

Я сделала один шаг, и возле моих сандалий взметнулась земля, просвистело что-то, впиваясь в нее и выбивая фонтанчики пыльной грязи прямо мне на ноги. В ту же секунду меня свалили на землю и заставили уткнуться в нее лицом.

— Оружие опусти! Привет тебе от Скорпиона! Ищет кое-кого! Готов заплатить!

Голос Дарива вынудил меня сначала вздрогнуть, а потом и выдохнуть с облегчением.

— Алх! Не стреляй! Это заказчики!

— Зачастили! Только ж взяли одного!

Я резко к Дариву обернулась, и сама ощутила, как засияли мои глаза. Но он явно не был так рад, как я.

К нам подошел низкорослый, коренастый мужчина с высокими, широкими скулами и узкими, растянутыми к вискам глазами. Его волосы были спрятаны под кожаную шапку, сшитую из лоскутков. От него воняло потом, жиром и конским навозом. Это место вообще «благоухало», оно словно источало жесточайшую вонь, как будто мы приблизились к свалке или к заброшенной яме с экскрементами.

— Сюда нельзя. Здесь закрытая зона. Убирайтесь. Власть Скорпиона сюда не распространяется.

Дарив удержал меня жестом, но я сделала шаг вперед.

— Власть золота распространяется везде. Мне нужно знать, есть ли здесь один нужный мне человек, и, если есть, я заплачу сколько скажешь, чтобы забрать его.

— Гы, — монгол хохотнул, показывая мне парочку гнилых зубов, — ты что, баба, что ли?

Это произошло молниеносно, так быстро, как меня учили Зимбага и Дарив. Лезвие моего ножа ткнулось в брюхо скалящемуся ублюдку.

— Я выпущу тебе кишки и глазом не моргну. Ты можешь стать трупом, а можешь стать богатым. Выбор за тобой.

— Тебя пристрелит мой товарищ.

— Но до этого я успею проткнуть твои кишки.

Ухмылка пропала. А я сунула руку за пазуху, достала мешочек с золотым песком и швырнула мужчине. Он схватил, и его глаза расширились, когда увидел содержимое мешочка. Потом посмотрел на меня, подбрасывая мешочек на ладони.

— Здесь нет людей. Здесь куски вонючего, гнилого мяса, догнивающие свой короткий срок.

— Значит, я заберу свой кусок мяса. Его зовут…

— Насрать. У нас нет их имен. Мы не знаем тех, кого сюда привезли. Они не разговаривают с нами, а мы с ними. Опиши, кто тебе нужен, и если такая кучка дерьма у нас есть, я позволю вам ее забрать, а вы… дадите нам десять таких мешков!

— Идет! Дадим двенадцать!

— Гос…

— Молчать! — подняла руку, не давая Дариву сказать ни слова. — Мне нужен мужчина, монгол, длинноволосый, с татуировкой тигра на плече. Его привезли примерно год назад.

— Есть несколько с тиграми. Все патлатые.

— Впусти меня! Я найду сама!

— Еще чего! — наставил на меня винтовку.

— Добавлю еще мешок! Получишь пять, даже если его здесь нет!

— Давай, отгони фуру, пусть проходят! — крикнули сверху.

* * *

Нет, я не знала, что такое страх, что такое боль, что такое унижение и жизнь, которая хуже смерти. Нет ничего ужаснее, чем то, что человек может сделать с человеком. И это жуткое место свидетельство тому, насколько омерзительны люди, когда получают достаточно власти, чтобы ломать и калечить себе подобных, содержать в таких условиях, при виде которых мне захотелось броситься прочь с этого живого кладбища.

Это место настолько ужасно, эти люди настолько обречены, что их даже практически не охраняют. Отсюда никто не бежит. Это смертная казнь, только отсроченная на месяцы, на года. Кто сколько выдержит.

Ящики стоят в виде рядов с могилами… эти страшные коробки, из которых выглядывают руки и головы, опущенные вниз. Вонь стоит жуткая до тошноты, надзиратель и сам прикрывает нос платком.

Он тыкает в несчастных палкой, приподнимает им головы, а я, видя распухшие, потрескавшиеся от солнца лица, отрицательно качаю головой и судорожно сжимаю бутылку с водой, на которую заключенные смотрят с диким голодом. Они бы за нее убили… И чем больше мы людей осматриваем, чем больше пустых, потерянных взглядов я вижу, тем сильнее нарастает вопль ужаса внутри. Он ведь не мог сюда попасть… не мог. Наверное, это правильно, если его здесь нет. Пусть он никогда не узнает это проклятое место.