Вечерний свет

Осип Эмильевич, два-три заскока,
Несколько чудных, как тень, недомолвок
В ваших стихах погубили так много
Душ среди здешних березок и елок.

Если б вы знали, какую смекалку,

Хитрость и ловкость они проявили
В шатких стихах, то схватили бы палку,
С лестницы черной их мигом спустили.

То, что нашёптано черною мукой,

Лестничным страхом, дверною пружиной,
Стало сегодня, во-первых, наукой,
А во-вторых, яйцекладкой мушиной.

Умные дурни, ученые дуры.

Вы, смысловик с голубыми белками,
Упоминательной клавиатуры
Им бы велели не трогать руками.

Музыка, мусор, муслин, замутненье

Мысли, маслины, Москва на медали —
Вот их ассоциативные звенья.
Осип Эмильевич, как вы отстали!

Вы и не знали, что вы герметичны,

И синкретичны, и интроспективны.
Вас раскусили, поймали с поличным
В цепком Воронеже, мерзлом и дымном.

«Я люблю тиранию рифмы — она добиться…»

Я люблю тиранию рифмы — она добиться
Заставляет внезапного смысла и совершенства,
И воистину райская вдруг залетает птица,
И оказывается, есть на земле блаженство.

Как несчастен без этого был бы я принужденья,

Без преграды, препятствия и дорогой подсказки,
И не знал бы, чего не хватает мне: утешенья?
Удивленья? Смятенья? Негаданной встречи? Встряски?

Это русский язык с его гулкими падежами,

Суффиксами и легкой побежкою ударений,
Но не будем вдаваться в подробности; между нами,
Дар есть дар, только дар, а язык наш придумал гений.

«Минерва спит, не спит ее сова…»

Л. Столовичу

Минерва спит, не спит ее сова,
Всё видит, слышит темными ночами,
Все шорохи, все вздохи, все слова,
Сверкая раскаленными очами,
Ни шепот не пропустит, ни смешок
И утром всё Минерве перескажет,
А та на голове ее пушок
Пригладит и к руке своей привяжет.

Минерва покровительствует тем,

Кто пишет, выступает на подмостках,
Создателям поэм и теорем,
Участье принимая в их набросках,
В их формулы вникая и ряды
Созвучий, поощряя мысль и чувство.
Сама она не любит темноты,
Но есть сова: тьма тоже часть искусства!

«Хорошо стихи хранятся…»

Хорошо стихи хранятся
В кипарисовом ларце,
Не желтеют, не пылятся
И с посмертной породнятся
Славой в сумрачном венце.

А еще из кипариса

Срублен был другой ларец.
Мимо мелей, мимо мыса,
Не нужна въездная виза, —
Мертвый в нем лежал певец.

В парусах томился ветер,

Средиземная ленца,
Мрачный север на примете.
Как нас мучат оба эти
Кипарисовых ларца!

Зимние звезды