Вечерний свет

Человек походить начинает на старую фреску,
Облупившуюся и к былому не склонную блеску.
Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят.
Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску —
И, пожалуйста, лошади скачут и птицы парят.

Знатоки недоверья не выкажут или сомненья:

Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья,
Ничего, что на старую новая краска легла.
Ну а ты представляешь такое свое обновленье?
Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?

«На этом снимке я с Нероном…»

На этом снимке я с Нероном,
Как будто он мой лучший друг.
Он смотрит взглядом полусонным,
Но может рассердиться вдруг.

И в самом деле, можно ль к бюсту

Так подходить, сниматься с ним?
А вдруг проснется злое чувство —
А в гневе он неукротим.

И разве я люблю Нерона?

Он в римской тоге, я в плаще,
Всё это странно, беззаконно
И беспринципно вообще.

И всё, что мне о нем известно,

Такой кошмар, сплошное зло!
А вот поди ж ты, сняться лестно
С ним, — столько времени прошло!

«Сам себе говорю: не мешай…»

Сам себе говорю: не мешай,
Заслоняешь мне мир этот чудный,
Где цветет по полям иван-чай
И топорщится мох изумрудный.

Сам в сторонку себя отведу.

Посреди тишины и свеченья
Ты лелеешь тоску и тщету
И приносишь одни огорченья.

Стой тихонько, не двигайся, жди.

Потерпи, я приду за тобою.
О, как поле блестит впереди
С огибающей поле тропою!

Как река за ним блещет, слепя,

На стеклянный прилавок похожа!
Я хочу отдохнуть от тебя,
Не терзая себя, не тревожа.

Как-нибудь обойдись без меня,

С полчаса потопчись: ты наказан.
О, не порть мне счастливого дня,
Ты ко мне лишь до смерти привязан.

«Клод Моне говорил приблизительно так…»

Клод Моне говорил приблизительно так:
Выходя на пленэр, позабудь про овраг,
Если это овраг, и про дуб, если дуб,
И про горный уступ, если это уступ.

Просто думай: вот здесь желтоватый овал,

А под ним треугольничек розов и мал,
И зеленые полосы, полосы сплошь,
Если скажешь себе: это ветви, — соврешь.

И не думай о сходстве; на что ни взгляни,

На волну ли, на поле, на речку, на луг, —
О себе позаботятся сами они,
Из блаженной бессмыслицы явятся вдруг!

«Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром…»