Вечная жизнь: новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки

Иисус, совершенный человек, не мог освободить свой дух, пока не умер. Только после того, как дух Иисуса вошел в его учеников, мир перевернулся. В Иисусе все ценности, порожденные нашим стремлением к защищенности; все ценности, которые так ощутимо сформировали человеческую религию, сменились на противоположные. Если истинный человек, воспринятый нами в Иисусе, – это и есть содержание, которое мы вкладываем в слово «божественный», и если встреча с ним произошла не

за пределами жизни, а в сердце

жизни, тогда путь к божественному – это стать человеком, а путь в вечность – принять смерть как естественный исход и углубиться в жизнь настолько, чтобы превзойти все пределы и войти в безвременье и Бога. Таким образом, человеческое стремление к жизни после смерти ни в коем случае не основано на утверждении, будто моя или чья-либо еще жизнь бессмертна; его основа – новое понимание, что жизнь человека, наделенного самосознанием, делит вечность с Богом, и что в той степени, в которой я нахожусь в единении с этой непрестанно расширяющейся жизненной силой, с улучшающей жизнь силой любви и с этой неиссякающей основой сущего, я буду жить, любить и оставаться частью Бога, связанный не собственной смертностью, а Божией вечностью.

Недостаточно просто понимать истинность этого мистического пути: важно идти по нему. Немецко-американский психолог и писатель Эрих Фромм напоминает нам: «Люди никогда не настраиваются мысленно по-своему на новые способы действий, – они всегда действуют по-своему, стремясь к новым способам мышления»[76]. Вознесение Иисуса к Богу, таким образом, – не пространственная идея, созданная во имя обязательной веры в нее или ее непременного постижения; это, скорее, путь, которым должен пройти каждый из нас. В таком случае задача религии – уже не цепляться за кредо и вероучения, основанные на устаревших представлениях, связанных с внешним теистическим божеством. В Новом Завете наше определение Бога выражалось в скованных временем мыслеформах I века. В символах веры, учениях и догматах развивающейся христианской Церкви – в скованных временем мыслеформах IV века. Верить устаревшим представлениям, обладая человеческим мозгом, – это не знак верности истинному учению, это симптом духовной смерти. Задача религии – не превратить нас в «правоверных», а углубить в нас личное, постичь силу жизни, расширить наше сознание, тем самым явив нам то, чего «не видит око»; и найти человечность, которая выражает себя в способности отдавать – и не подчиняется потребностью в защите. Ее задача не в том, чтобы мы тряслись всю жизнь от страха перед смертью – нет, религия, признав реальность смерти, должна призвать нас выражать нашу человечность столь искренне и пылко, что в этом мы превзойдем даже саму смерть. Это призыв совершенного человека, Иисуса, чье сознание преображено.

Если мы последуем за Христом, Он уведет нас за пределы теизма, – но не Бога; за пределы боговоплощения, – но не открытия божественного в нашем сердце; за пределы смерти каждого живого существа, – но не смысла и не цели, ибо вечность уже вошла в тех, кто наделен самосознанием.

При таком понимании Иисуса мне остается только одно. Я должен уподобиться Иисусу и войти в «разум Христов» и в безвременье Бога. Так я и сделал. Но чтобы описать этот процесс и наполнить его содержанием, мне придется вернуться к моей личной и духовной автобиографии. Надеюсь, что она объяснит и даже повторит и духовные биографии моих читателей, и то путешествие, к которому мы все причастны.

Нынешний этап моих исследований я закончу двумя цитатами. Одну я снова заимствовал у Майстера Экхарта: он сказал, что высшее расставание появляется в жизни человека, когда он «расстается с Богом во имя Бога»[77]. Под этой задачей я подразумеваю переход от понимания Бога как внешней сущности к признанию, во-первых, того, что мы – неотъемлемая часть Бога, и во-вторых, что именно это и означает вход в вечность. Не знаю, как это будет выглядеть, но воспринимаю это событие как реальность. Вторая цитата принадлежит Милтону Лерою, одному из двух друзей, которые согласились записывать для меня свои мысли, пока проживали стадии своих неизлечимых болезней. Милтон говорил, что в этой книге должно быть всего два слова: «Бог есть». Я понимаю, о чем он, но мне этого мало. Бог есть, а значит, есть и я. И я есть, а значит, есть и Бог. По-моему, это одно и то же. Спасибо, Милтон, что направил меня.

16. Прятки – мышление – бытие