Вечно чёрные растения

– Что вы вообще несете? Вы хоть себя слышите?! Мне кажется, что вы свихнулись здесь совсем, мелите всякую бредятину. Я даже слушать это не хочу. Мне только одно не понятно, почему я сижу именно с вами. Зачем! И эти ваши речи про вину человека перед другими. Какая к черту вина! Каждый ищет в жизни собственного счастья. Каждому важно то, что касается лично его! Мне было плевать на окружающих, я даже общалась всегда только с теми людьми, которые умели меня слушать. Мне не было дела до чужих истории из жизни, я вообще не хотела их знать,– на ее лице четко прочитывался гнев, ненависть к сидящему рядом, она и в жизни не терпела упреков и не хотела их слушать здесь. Отвернувшись от него, она замолчала. Лицо окаменело, руки были скрещены на груди, спина ссутулилась. Внутри все кипело, она, конечно, знала, что тот образ жизни, который она вела, не был ангельским, но почему он все время говорит ей о вине, в конце концов миллионы людей изменяют в браке – и что? Они все искупают свою вину так страшно? Это было ей непонятно. Вдруг она повернулась к нему и решила спросить об этом:

– Я одного не могу понять, если все те, кто изменяет своим супругам попадают сюда, то что-то маловато здесь людей, вам не кажется? Тут полпланеты сидеть должно.

– А ведь здесь не те, кто изменял, здесь те, кто совершал грехи пострашнее.– он говорил тихо, спокойно и без эмоций.

– Понятно. Очередной бред. Можно было не спрашивать, ответы у вас какие-то не оригинальные.

– Так я и не стремлюсь к оригинальности, просто говорю все как есть.

– Что есть? Про какие страшные грехи вы говорите? Я никого не убивала, никого не насиловала. Если, конечно, я просто этого еще не вспомнила. Хотя, сомневаюсь, не думаю, что я была на это способна.

– Подождите немного, память быстро к вам вернется.

– Не надо меня пугать, я вообще не верю больше тому, что вы говорите. Вы явно умерли от того, что несли всякую чушь, вот кто-то не выдержал и убил вас. И, может, правильно сделал.– В ее глазах прочитывалась злость и направлена она была не только не него. Она начинала задумываться над тем, что он говорил, и это вело ее к отчаянью. Может, она действительно совершила что-то страшное, просто еще не вспомнила этого. Неведение. Сплошное неведение, что было и что теперь будет. Она отвернулась от него, это было единственное, что можно было сделать, чтобы хоть как-то изолироваться. Но вот от его голоса она укрыться не могла.

– Здесь все происходит в свое время. Информация о себе и о происходившем приходит не сразу и очень дозировано, чтобы иметь возможность полного осмысление каждого прожитого мгновения. Таким образом, не зная всей картинки целиком, можно спокойной взвесить сделанное, сказанное и конечный результат, наедине с самим собой, в полном одиночестве поставить финальную оценку своим поступкам. Из полнейшей пустоты стали появляться картинки, звуки, запахи. Вдруг память возвращается, выдавая только короткий временной отрезок. Освещая его, оставляя все остальное в полнейшей, непроглядной темноте. Первое, что мне вспомнилось,– большая, светлая комната, письменный стол, с аккуратно разложенными на нем стопочкой учебниками и тетрадками. В одном углу моя кровать, застеленная темно—синим пледом, в другом телевизор. Большой шкаф у окна, набитый моими вещами. Мне лет семь– восемь, не больше. Я помню, как подошел к окну и увидел высокие деревья, пылающие в желто—красном огне осенних листьев, во дворе несколько маленьких построек и лавочку возле дома, на которой спала огромная рыжая собака. Что-то задело мой слух, но я не мог понять, что именно. Прислушиваясь, я вышел из комнаты и увидел пожилую, полностью седую женщину с длинными, забранными назад в хвост волосами, которая пылесосила ковровую дорожку у двери. Она посмотрела на меня и тотчас же, стараясь перекричать пылесос, сказала, что обед уже греется и скоро пойдем кушать, я что-то ответил ей, точно не помню что, и побежал по длинному коридору на улицу играть с большой рыжей собакой, которая не смотря на свой угрожающий внешний вид, ласково меня облизывала и терлась о мою куртку своей длинной шерстью. Погода для этого времени года стояла теплая и безветренная, а я все больше старался бывать на улице, собирать листья и играть с собакой. Она была моим единственным другом. В школе я ни с кем не дружил, был слишком закрытым и тихим ребенком, старался меньше привлекать к себе внимание одноклассников и учителей. Мне было настолько тепло и комфортно в своем внутреннем мире, что я ни за что не хотел вылезать хоть изредка из его уютного и понятного только мне пространства. И в этом комфортном для меня одиночестве я и пребывал всю прожитую мною жизнь. Конечно, потом были попытки впустить хоть кого-нибудь в нее, но каждый раз, лишаясь какой-то части своего сердца, я снова оставался один в своем становившемся со временем решетчатым пространстве, которое уже больше напоминало тюрьму. Просидев здесь достаточно долго, я вспомнил и то, как сбежал навсегда из этого заключения.