Вечное возвращение

Впрочем, вооружен оказался только коротконогий (причем – огнеплюющим железом, исключающим чистоту ристания); ничего не сказав, он уже выцеливал Илью и (отчего-то) никак не мог выцелить: Илья (даже без участия Яны) не вполне помещался в тесную реальность.

Теперь – все эти (пусть даже продвинутые) простецы оказались вынуждены его взглядом нашаривать (аки пальцами слепцы). Теперь – время опять пластилиново растянулось: стало высью, глубью и ширью.

Илья – с трудом отвлекаясь от своих (если бы вы знали, насколько) аполлонизма и дионисийства, попросил:

– Отдай мне хоть одного, предположим, вон того (главного среди них) битюга.

Удивление медленно касалось ее лица; но – по мере того как она понимала происходящее во всей полноте, её (неслышный здесь) крик нарастал и сокрушал миропорядок:

– Ты не сможешь, в который раз не сможешь!

– И что?

– А ничего, – просто сказала она. – Снова – ничего. Ничто есть всё.

Он мог бы кивнуть. Этот недавний (античный) дуализм возник из гениальной догадки элейских мыслителей (Элея – город в южной Италии), что прежде, чем быть, надо существовать и что существование вовсе не есть следствие бытия, а есть отдельное, самостоятельное свойство, исходный, первоначальный предикат, не зависящий от того, входит ли его субъект в мир явлений или не входит.

И ещё – сказала она это спокойно; но – потом опять захотела крикнуть, опять и опять кричать ещё и ещё; нам, сторонним наблюдателям, в этом её нарастающем (неслышном) крике удивительно то, что в этот настигший их роковой и пограничный между двумя мирами (настоящим и будущим) миг – она вдруг призывала Илью не прибегать к тому всесокрушительному насилию, воплощением (самой возможности) которого отчасти являлась.

Впрочем – может ли быть роковым Вечное Возвращение к постигнутому, которому – надлежит неведомо измениться?

Потом(у) – мгновение, получившее глубину вечности (но – так и оставшееся мгновением) отдало вечности свою осязательность и стало пригодно для мгновенного (каким и должно быть миротворению) изменения; стало готово было (вновь) обернуться Началом (причем не таким, от которого уходят, но к которому возвращаются, чтобы уже в подражание будущему изменить свое прошлое); но!

Ничего (кроме этого самого «ничего») не произошло.

– Одного? – сказала она вслух.

– Да.

– Сейчас даже этого много.

– Прошу тебя. Раз уж убийства неизбежны, то хоть одно из них я у тебя заберу.

– Ты действительно перестал быть поэтом, Ты перестал убивать всё многообразие прозрения – ради одного откровения. Пусть даже этот один (смысл) – единственный (и бессмысленный).

Она не заметила, как они (оба) заговорили на языке, которому любой алфавит просто тесен. Потом она опомнилась и сказала:

– Ты просишь; но – на этом языке ты не можешь просить. Всё сказанное на нём становится сущим.

– Ты женщина, и тебя просят.

– Хорошо, я женщина. Я сейчас молилась бы за тебя. Если бы могла помолиться (как порой молятся мне дочери Евы) себе самой.

А ты солги себе (что ты уже не человек) и помолись.

Она дернула плечиком (не без досады). Сказала:

– Это ты был поэтом и искусным лжецом. Помнишь бога Мома, сына Ночи, который уверял, что ложь – это единственная правда миропорядка, и правдивее всех тот, кто искуснее лжет?

– Помню, что советы его были исключительно мудры и, в то же время, окончательно гибельны тем, кто им следовал.

Здесь он спохватился и (через мгновение прозрения) спросил:

– Ты хочешь сказать, что поэзия лжет не во спасенье? Ибо никого не уводит из теснин языка и не влечет в невидимые просторы ирреальных иерархий – так, как сейчас делаешь ты; это не совсем так! Просто – мне стали тесны иерархии, которые есть (но – не более чем) свидетельство тяги незавершенного к своему завершению.

Она – как не слышала: ей было все равно. Грань между человеком и героем, между талантом и гением, между наделенным личностью богом и пустопорожней Стихией – это то, что невидимо глазу!

Пусть там и совершается вся динамика миропорядка души (тихая лестница восхождений). Разве что – динамика эта (которая – на деле – есть лишь константа перемен того, что есть альфа и омега) представлялась ей чем-то более изначальным, нежели Сотворение людей.

Она договорила:

– Ты не можешь помнить сына Ночи; и что ты знаешь о снах, дарованных Ночью? Они более реальны, чем эта реальность людей – посреди которой ты морочишь мне голову; потом – что может быть человечней постулата: настоящая загадка начинается с первоначальной разгадки и загадке предшествует?

Она – сказала. И вот только здесь – она спохватилась: заметила, что своими словами начинает как бы подтверждать те его слова (что ещё даже не высказаны); и что он как бы за руку её ведет по этому пути! То есть – влечёт почти что силой.

Так они говорили. Мир перестал вращаться вокруг них. Замер (заслушавшись) и становился готов вернуться к самому себе (такому, какого ещё не было; но – каким быть должен); даже и окружившие их бандиты (как валуны на дороге, когда-то согретые солнцем; ночью солнца напрочь лишённые) словно бы застывали.