Вечное возвращение

– Но люта твоя правда, и скоро она оборачивается злою ложью познания. Стань я мужем твоим – тотчас ты душу мою порастащишь на части и бросишь оставшиеся ошмётки Стихиям и Силам; скажи мне, скольких мужей ты уже погубила?

Правду сказал герой богине; но – пока падали ниц пред богиней все правды и неправды людей, она вновь перекинулась. Становилась (нагая) на вид всё печальнее и целомудренней; становилась неотразима (и даже – за гранью себя); но!

На весах своего сердца взвесила она богатырский ответ Гильгамеша и решила (в свой черёд) ответить ему; причём – не менее, чем по душе его:

– Все они перед тобою слабы, сколько бы их не было! Не смогли они, каждое новое утро собравшись, заново просыпаться (из своего сна в мою ладошку); а ведь только в этом (моё) бессмертие и (моё) высокомерие: ищу я достойных себя! Если ты подлинный царь, ты вполне это сдюжишь.

Мог (бы) тогда усмехнуться царь этой искренней лести, но – почуял лишь свою (а не её) правоту. Ибо царь одинок: ни с кем ему не по пути; тем более – с лестью.

Что с того, что предложено было ему перекинуться в боги (для того лишь стать мужем богини); и без этого бога-альфонса (буде он, Гильгамеш согласится) в мироздании много мертвяще-бессмертных богов; так зачем?

Не затем же, чтоб как идолу в тундре, человек ему губы умащивал жиром и кровью? Это ежели бог угодил человеку; коли не угодил, бога можно хворостиной посечь.

Он ответил:

– Я царь – для людей; не богами мне править (побуждать их всё время себя превышать, восходить над собою). Царь я людям, и – довольно с меня этой отеческой ноши; не сули мне большей, богиня!

Она – сделала жест, словно бы отметая его возражения единственным доводом: женским своим естеством (помятуя мужское – его); но – он и не думал прерваться:

– Буду я приносить тебе в жертву хлеб и вино; да и сам я ритуально спляшу (тем добавлю себя к этой жертве) перед твоим изваянием (как в уже недалеком израильском царстве царь Давид перед старцем Саулом: царь грядущего перед прошлым царем!) ритуальные пляски; и – чтобы храм твой достойно украсить, довольно мне власти; но! Сделать тебя женою своей – верх безрассудства!

Не сказал Гильгамеш, что не хочет становиться он маленьким божиком (дал всего лишь понять); но – всё рано (как пух с тополей от порыва ветров катастрофы) улетела тогда с прекрасного лика богини печаль; верно, не только лукавой похотью объяснялось ее перед царем предстояние (даже малые боги не бывают столь плоски).

И осталось тогда на её лице обещание грозных (всему миру его) перемен; но – царь и герой Гильгамеш, узрев её облик – без масок, вновь стал (как перед ристанием) себя собирать. Дабы достойно торжествующий гнев её встретить и – (конечно же) сгинуть! Готовился он отвечать за отказ от (такого) бессмертия.

Царь – не ведал, что задолго до рождения богини Иштар он уже поддавался на сладости женского (евина) тела, и – успел приобщиться к процессу обожествления (станьте как боги), и – сумел осознать бесконечность процесса стать deus ex machina (механическим богом в семитском аду – в котором нет реальных богов, есть одни механизмы).

Царь не понял ещё, что освобождаться из этого ада – тоже придётся (почти) бесконечно. Царь – ещё не почувствовал, сколь прекрасно это «почти» (и – не ведал, что боги не властны над Первомужчиной); но!

Только лишь, когда царь – настоящий.

Потому и богиня Иштар – перекинулась в другую свою ипостась (ибо – тоже легка и стихийна); тогда и богиня Иштар – улыбнулась, предвкушая иную забаву с могучим мужчиной: пусть он сам сыщет на себя управу.

А потом – стала смеяться богиня: применить против Адама (а ведь каждый мужчина – Адам) стихийность и гордыню величайшего (кто с Адамом иной совладает?) демона пустыни Лилит, навсегда похищающего новорожденных адамов (всего лишь – давая им знать о себе настоящих); так – игра становилась намного сложней и опасней.

Так – (задолго до Кэррола) оставив Адаму на память одну лишь (лишённую тела) улыбку, богиня – вполне благосклонно ему на прощанье кивнула; а потом – Гильгамеш и проснулся (в иллюзорную повседневность Урука); царь – не лишившийся своего первородства (не продавший его за чечевицу божественности); но!

Из прежнего царского самодовольства (клин клином) повыбитый напрочь.

Остался он – видевший (сном во сне) богиню, посреди царской своей повседневности. Опять потянулись его царские дни и ночи; и ничего достойного его силе не происходило во граде Уруке; но – словно бы ничего не происходило (не-земного); не ведал он, что лукавотворная богиня (которой он в себе отказал и – остался не избытой угрозой ее ветхому мирознаию) бросила в пашню человечьей молвы зернышко некоей вести (доселе не из корысти скрывала, но из опасения, что сыграет на руку Перворожденным)

Зерно не проросло; зато – как от брошенного камня пошли по земле (по праху) и по глине (по плоти) некие волны; и очень скоро достигли той единственной, которой весть и была предназначена.

Ведь сказала богиня чистую правду (ничего, кроме правды):