Вечное возвращение

Широкими шагами зашагал Гильгамеш. Переступал он через мёртвых; и вот уже через последнего из них перешагнул он. И вынужден был замереть у самой воды; ибо – умывалась в озерце женщина.

Захохотало его сердце. Глазами своими проглотил он её. Прекрасной и стройной была она. С тонкою талией и небольшой нежной грудью. И была вся она открыта для царя, ибо – была она нагой: глаза ее, светлые и рыжие, и с глубинной слепящей зеленью, призывно ему полыхнули.

Тогда, не смотря на всю свою (ещё и усиленную удачным ристанием) похоть, он и окаменел!

А ведь, казалось бы, уже сбросил он (и сам не заметил как) окровавленные и скоромные одеяния свои; и даже отбросил подальше (чужую и – слишком легка!) секиру, и уже сам погрузился в живую воду озерца; по виду своему почти перекинулся он из убийцы в живое.

А ведь уже (пока перекидывался), его глаза уже обладали ею; почти по виду (обличью) перекинулся из убийцы в живое: (такой он был) настоящий царь!

Он умел перекидываться в героя и полубога. Не только затем омывался он в водах, чтобы явить величие и прелесть телесные; надеялся он, смыв с себя все прошлые (тоже царские) обладания на какое-то время сохранить своей кожей – память кожи её, словно бы соприкосновения очертнаний двух душ; но!

Он умел и вернуться (из героя и бога) обратно – если так было надо. Выпрямился он над женщиной (нагой и огромный) во весь свой сказочный рост – и окаменел, как египетская стела в Мемфисе! Остановил героя цвет женских глаз.

А нагая красавица уже улыбалась ему. Уверенно и призывно. И совсем-совсем немного (как мимолетное солнце сквозь хрустальную воду Потопа) снисходительно; а ведь он уже почти касался её! Но ничего не посмел он с ней совершить, царственномогучий отец многим отпрыскам (и по всему Уруку, и обширно окрест его).

Видя цвет ее глаз, с горечью поминал он все свои царские титулы; но – именно по царски приходилось ему себя усмирить.

Ничего не знал он об Отце (ложь: все знают об Отце, после Со-творения якобы удалившемся за пределы миропорядка и в миропорядок не не вмешивающегося); но – зато осведомлён был царь о малых и пакостливых богах из людей (deus ex machina – из познающих и расчленяющих, и зарвавшихся).

Хорошо был обучен Гильгамеш своему царскому делу: прекрасно ему было ведомо (не случайно он сам побывал игрецом-полубогом) о различнейших игрищах с телами и душами обитателей (каждый – своего) плоского мира, самим игроком воспринятыми как эстетическое наслаждение (порой весьма окровавленное и скоромное).

Так что сам он был не без услад (впрочем, об этом чуть позже); но – ведь и о необычном (в его Междуречье) цвете глаз он оказался наслышан, потому (прежде всего) вопросил:

– Скажи мне, кто ты, и назови свое имя? Окажи нам двоим уважение! Я тот, кто правит в Уруке и о ком ходят из уст в уста мифы: мое имя герой Гильгамеш.

Поначалу она удивилась. Как мимолетный луч закатного солнца, что коснулся степного пожара, гонимого ветром невзрачной судьбы, и опечалился его к своим лучам невниманию – так удивилась она; но! С легкой гримаской досады (и после незначительного молчанья) ответила:

– Я Иштар, богиня.

Герой – услышал. Не отшатнулся герой от богини. Не только потому, что уже (почти) ощущал своей кожей её (богини) телесную сладость. Однако – стал герой печален, хотя и остался пылок (как костёр на ветру). И спросил богиню (уже окончательно от близости с ней отказавшийся):

– Что нужно богам от меня?

– Не богам! Но одной ты нужен богине. Хорош ты, юноша могучий! Будь милостив ко мне, стань моим мужем. Буду тебя я женою верной. Если войдешь в мой дом, склонятся перед тобою все владыки мира, – так сказала она.

Говорила она убедительно. Предлагала (на деле) сделать шаг от героя и приблизиться к богу (ещё богом, быть может, не став); ей (должно быть) казалось, что нет в предложении её ничего от (прошлых и будущих) предложений помысла-Змия и Адаму с Евой в Эдеме, и Сыну Отца в пустыне.

Услышал её искренность Гильгамеш. Услышал искренность той, для которой всё это – высокая забава: игры со смертью и бессмертием; всецело тогда поверил царь в её искренность и сумел ничего не ответить.

Тогда – стала богиня ещё более собой. Высохли капли источника на теле богини. Так (напоказ всему миру) захотелось ей близости с царём; но – как бешеного жеребца взнуздывал себя царь.

Тогда – (как ветер сминает посевы) смятение явилось во взоре богини; и словно птица Гамаюн над гнездом, которому предстоит быть разоренным, заметались её черные и вулканические жерла зрачков. И только тогда – (когда душа Гильгамеша ощутила всю невидимую тектонику грядущих мировых катастроф) ответил её царь:

– Нет, Иштар, не возьму тебя в жены. Ты подобна обуви, что вечно трет ногу, ибо (и здесь он сказал лютую правду, сам не зная о том) она мала. Твои чувства схожи с костром, угасающим, когда переменятся ветер либо погода. Неуловима ты и невыносимо (как небо, которое не вынести на плечах) мне желанна, богиня; и более того, ты правдива во всём.

– И что же?