Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Жаль, что не затронут последний роман писателя «Братья Карамазовы». Может быть о нем Сараскина написала – или напишет, – отдельное сочинение?

Возражений ей можно сделать мало. Позволим себе все же некоторые замечания.

Она видит известное противоречие в том, что отец писателя, с одной стороны, гордился видимо своим происхождением из литовского дворянства, а с другой, был пламенным российским патриотом и убежденным православным.

Но если он принадлежал, например, к православной шляхте, права коей до какой-то степени ущемлялись в Речи Посполитой, – то и противоречия никакого нет. Напротив, понятно, что этот класс держался за свою веру и с надеждой смотрел всегда в сторону России.

Не можем полностью согласиться и с нижеследующим замечанием исследовательницы (отмечающей, что будущий писатель никогда не подвергался телесным наказаниям, ни в родной семье, ни в пансионе где учился):

«Писатель Достоевский – редкий, может быть, единственный представитель русской классической литературы, который не был бит в детстве».

Навряд ли хрупкий, болезненный и обожаемый бабушкой Мишель Лермонтов испытывал когда-либо физические наказания. Не думаем тоже, что знал их на опыте А. К. Толстой, воспитывавшийся высоко культурным и гуманным любящим дядей, старавшимся – с успехом! – развивать и способности, и чувство достоинства в своем одаренном питомце.

А Пушкин, как все лицеисты, если и бывал «бит» в раннем детстве, то не старше 12 лет. Иное дело Тургенев с его капризной само-дурной матерью и Л. Толстой в руках нечутких гувернеров.

Любопытен список литературы для чтения, рекомендовавшийся Достоевским для детей: весь Вальтер Скотт, весь Диккенс, «Дон Кихот», «Жиль Блаз», весь Пушкин, весь Гоголь, Карамзин, Шекспир, Шиллер, Гете. Несколько неожиданно – также и весь Л. Толстой (но позднейшую эволюцию сего последнего Федор Михайлович все же не знал!). Тургенев и Гончаров в список включены, так сказать, факультативно. А в целом – совет неплохой и в наши дни!

Много места в книге отведено (и правильно!) опровержению гнусной клеветы, возведенной на Достоевского Страховым, – ложным другом и злым ангелом великого человека, относившегося к нему с доверием, хотя и видевшего его недостатки. Корни поведения этого клеветника прослежены Сараскиной, как уже и сделали до нее объективные анализаторы истории литературы.

Абсурдно приписывать писателю преступления его персонажей, – особенно, если он именно старается их заклеймить! Что бы пришлось думать тогда об авторах детективных романов и рассказов, от Конан Дойля и Честертона до Агаты Кристи и Дороти Сейерc!

Конкретно о Ставрогине Сараскина проницательно замечает, что Федор Михайлович создал в нем образ своего антипода, ни в чем на него не похожего, – ни в жизненном быту, ни в поведении и в устремлениях.

Сам же Достоевский был, – как и сообщали близко знавшие его современники и честные исследователи его жизни и творчества, – благороднейшим и добрейшим человеком незапятнанной честности.

И, конечно: «Одним из самых вдохновенных и глубоких художников нашего времени», – как писал о нем Всеволод Соловьев.

Всех времен, скажем мы от себя…

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 26 апреля 2003 г., № 2734, с. 2.

Инфернальница

Превосходно оформленная, составленная с большой эрудицией и хорошим вкусом книга Л. Сараскиной «Возлюбленная Достоевского» (Москва, 1994) посвящена биографии Апполинарии Сусловой и ставит себе несколько сомнительную цель оную в пределах возможного реабилитировать, идя в этом вослед работам А. Долинина, уже пытавшегося сделать то же самое.

Но ведь вот что получается (или, точнее, сказать, как раз не получается): автор задает (в предисловии) риторические вопросы: мог ли о Сусловой говорить объективно Достоевский, которого она обманула и жестоко мучила; или его жена, ревновавшая обожаемого мужа к его прежней любовнице; или их обоих дочь, естественно стоявшая на стороне отца; или, наконец, Розанов, жизнь которого она превратила в ад, отказывая ему в разводе, и делая тем его детей от второй жены незаконнорожденными?

Вспоминаешь тут невольно басню Крылова «Волк и кот». Хищник, преследуемый охотниками, забежал в деревню и спрашивает у кота, не найдется ли кого из крестьян, кто бы над ним сжалился и согласился его спрятать? Кот ему и называет наиболее добродушных и милосердных. Но выясняется, что у каждого из них тот задрал у кого овцу, у кого теленка и т. п.

Так вот и тут: если данная женщина, каковы бы ни были ее достоинства, ухитрилась стольким людям (из коих двое – выдающиеся писатели) сделать серьезное зло, – не означает ли это, что она в самом деле была плохим, недобрым человеком?

Опять-таки вспомним народную прибаутку, проникнутую бесспорным здравым смыслом: «Хороши наши ребята; только славушка плоха».

Сараскина пишет: «Так случилось, что мужчины, которые любили ее, обеспечили ей бессмертие. Оно, бесспорно, дает право на биографию».

Не станем никак подобное право оспаривать. Только биография-то – такая, которая ей отнюдь не делает чести.