Читаем Вечные ценности. Статьи о русской литературе полностью

«Последнее десятилетие стало периодом активных усилий российских ученых по поиску материалов и анализу явления, известного под именем “вторая эмиграция” или “послевоенная эмиграция”. Происхождение этой “волны”, ее судьба, ее вклад в жизнь Русского Зарубежья и ее место в историческом развитии России стали объектом пристального внимания отечественных историков, писателей, международников, священнослужителей, политиков, общественных деятелей, публицистов и журналистов».

Не принимает ли профессор Корнилов желаемое за сущее? Мы с сожалением, иногда и с негодованием, констатируем постоянно, что труды, посвящаемые в постсоветской России эмигрантской культуре, литературе и общественной деятельности, составляются в основном так, чтобы ограничиться тем, что на советском языке именуется первой волной.

Иногда это делается под предлогом хронологических рамок (хотя в действительности разграничить сферы первой и второй эмиграции нельзя), иногда открыто постановкой своей задачи, – исследовать, мол, жизнь беженцев периода между двумя мировыми войнами, с их специфической судьбой.

Исследования эти, впрочем, имеют весьма различную ценность. Сводясь иногда ко грубой клевете на первую эмиграцию, обвиняемую в фашизме и прочих смертных грехах. Вторая же старательно предается «казни молчанием».

Об «изменниках родины», вполне понятно, могущественные группировки нынешней Эрефии, желающие, чтобы оная была продолжением советской, а отнюдь не воскресением старой, дореволюционной России, предпочитают забыть.

Ну что же, тем более достойны похвалы объективные наблюдения и попытки честно собрать сохранившиеся еще пока исторические материалы.

Тем более, что чьи-то руки активно работают на уничтожение сих последних!

Дня не проходит, чтобы мы не слышали о гибели того или иного архива, – зарубежной газеты, писателя, общественного деятеля и т.п.

Горький личный опыт заставляет меня прибавить, что ценнейшие материалы, коими я располагал, оказались с успехом ликвидированными, а то, что осталось, вопреки моим усилиям, ожидает явно, в ближайшее время, той же участи…

Разбираемая книга посвящена определенной, специальной проблеме, безусловно интересной.

В ней собраны, как указывается в предваряющем ее анонсе, «Биографические очерки архипастырей и пастырей Русской Православной Церкви, служивших в лагерях перемещенных лиц и окормлявших русских православных беженцев в Германии, Австрии, Швейцарии, Италии и на Филиппинах». Как уточняется дальше во «Введении»: «Обнаружен 101 священнослужитель, и каждому составлена биография».

Против такого плана и его выполнения ничего нельзя возразить, ни в принципе, ни в деталях.

Оговорим, однако, с точки зрения изучения специально нашей, второй волны (к коей имею честь принадлежать), что значительная часть (вероятно больше половины) упоминаемых в ней священнослужителей принадлежала сама по себе к первой волне.

Деятельность некоторых из них тем более заслуживает восхищения, что они спасали часто не только души, но и тела своей паствы, рискуя собой, порою вплоть до своей жизни.

Замечательные смелость, энергию и искусство проявил, например, в этой области отец Нафанаил Львов, окончивший жизнь как архиепископ Венский и Австрийский (пережив со стороны своего церковного начальства тяжелые преследования, о коих автор книги не упоминает).

Выпишем еще, с волнением и умилением рассказываемый Корниловым факт, касающийся массовых самоубийств среди выдаваемых Советам подсоветских граждан:

«Столь же мало известно, что первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Анастасий разрешил совершать отпевание самоубийц – небывалое в истории Церкви событие, – сказав: “Их действия ближе к подвигу святой Пелагеи Антиохийской, выбросившейся из высокой башни, чтобы избежать поругания, нежели к преступлению Иуды”».

Некоторым оправданием труду профессора Корнилова, отступающего от правил, принятых в современной РФ (о которых см. выше) заключается в том, что его работа относится, собственно говоря, не ко второй волне, а к «перемещенным лицам», ди-пи, в целом, в числе каковых входили гораздо более широкие круги лиц: и многие старые эмигранты и православные других, кроме русских, национальностей, да и порою даже и не одни православные.

О них, пожалуй, и не запрещено рассказывать, поскольку к ним термин «изменники родины» не вполне применим?

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 31 мая 2003 г., № 2735, с. 2.

К. Александров. «Русские солдаты Вермахта» (Москва, 2005)

Книга, безусловно, ценная и полезная. Не только потому, что содержит важные сведения, но и потому, что дает им, в основном, правильные объяснения.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы

Похожие книги

Русская критика
Русская критика

«Герои» книги известного арт-критика Капитолины Кокшеневой — это Вадим Кожинов, Валентин Распутин и Татьяна Доронина, Александр Проханов и Виктор Ерофеев, Владимир Маканин и Виктор Астафьев, Павел Крусанов, Татьяна Толстая и Владимир Сорокин, Александр Потемкин и Виктор Николаев, Петр Краснов, Олег Павлов и Вера Галактионова, а также многие другие писатели, критики и деятели культуры.Своими союзниками и сомысленниками автор считает современного русского философа Н.П. Ильина, исследователя культуры Н.И. Калягина, выдающихся русских мыслителей и публицистов прежних времен — Н.Н. Страхова, Н.Г. Дебольского, П.Е. Астафьева, М.О. Меньшикова. Перед вами — актуальная книга, обращенная к мыслящим русским людям, для которых важно уяснить вопросы творческой свободы и ее пределов, тенденции современной культуры.

Капитолина Антоновна Кокшенёва , Капитолина Кокшенева

Критика / Документальное
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное