Вечные времена

— Например, развить торговлю скотом, — ответил с воодушевлением Спас. — Я, Лесник, уже давно об этом думаю.

Услышав краем уха о чем разговор, Председатель, равнодушный ко многому другому, тут же, забыв о недавней стычке, присел к ним и мягко поощрил Спаса:

— Скажи, Спас, что ты там надумал. Мне показалось, что ты подкинул какую-то идею.

— Ничего я не подкинул, — отозвался Спас, — просто, говорю, давайте начнем торговлю скотом. Ввезем, например, баранов из Канады и Австралии, орловских жеребцов из России. Будем продавать их на расплод хозяйствам, выручим кучу денег.

Председатель и Лесник переглянулись.

— Спас, — произнес Председатель, — тебя все к торговле — покупке да перекупке — тянет. Канада, Австралия… орловские жеребцы… У нас уже столько лет народная власть, а ты своей башкой ничего еще не уразумел!

— Не уразумел и все! — смеясь, отозвался Спас. — Старая курица медленно варится!

— Рано или поздно сварится! — уверенно сказал Председатель.

— Это мне известно! — проговорил Спас. — Вот только зло берет, что вы меня не используете.

— А что именно использовать? — заинтересовался Председатель, оценивающе оглядывая его с головы до пят.

— Да все! — гордо ответил Спас. — У меня большой опыт в торговле скотом, в животноводстве… Могу вам развить такое племенное животноводство, что не найдете ему равных!

— А откуда валюта? — спросил Председатель.

— Откуда фураж? — поддержал его Лесник.

— А людей где взять? — продолжал Председатель. — И потом: кто разрешит нам развивать животноводство, если мы — полеводческий район? Людей не хватает и для полевых работ…

— Какой же мы полеводческий район, — раздраженно произнес Лесник. — Вон горы рядом…

— Для государства мы — полеводческий район, — веско заявил Председатель. — Если взять горы, то мы — лесной район, но для государства — полеводческий…

— Да хватит вам спорить! — попытался успокоить их Спас. — Мы ни полеводческий, ни лесной район.

— А какой же тогда? — спросил Председатель.

— Мы вообще никакой не район, — спокойно ответил Спас. — Если б мы были районом, до сих пор бы уточнили, какой мы район. Раньше мы были лесным, а теперь они сунули нас к полеводческим, потому что так им удобней…

— Кто. это «они»? — угрожающе вопросил Лесник.

— Да те, кто определяет районы, ну, государство, — пояснил Спас.

— Слушай, Спас, — прошипел Лесник, — советую тебе лучше замолчать, понятно?

— Лучше вообще молчи, ничего не говори, — поддержал его Председатель.

— Хорошо, — проворчал сильно задетый Спас. — Сначала требуете идей, затем — проводишь, мол, вражескую агитацию, а потом — вообще молчи.

— Не порти нам здесь атмосферу, — мрачно произнес Лесник. — Не веди себя как чуждый элемент! Мы собрались на посиделки, здесь не место для демонстраций.

— Ладно, — сказал Спас. — Я замолчу, но потом не просите подбросить вам какую-нибудь идею — словечка не промолвлю!

— Не будем просить, — пообещал Председатель. — Мы никого ни о чем не просили и не будем просить!

— Кто «вы»? — поинтересовался Спас.

— Мы — Лесник, я, государство вообще. — Председатель поднялся, почувствовав необходимость поговорить с другими о наболевших вопросах. — Говорить с тобой — лишь время терять.

Спас промолчал. Вместе с Лесником он продолжал очищать початки. Глаза его смеялись, а губы были сердито сжаты, и нельзя было понять, доволен он или обижен. Сидевший неподалеку Дачо подумал, что двоюродному брату не миновать еще раз дальней дороги. Придвинувшись к нему, он спросил:

— Тебя, наверное, опять пошлют на ремонт, а?

— Наверное, пошлют, — ответил Спас. — И твою пилораму время от времени ремонтируют, правда?

— Нет уж! — крикнул Лесник. — Для чего тебя посылать — чтоб вернувшись таким, каким был, ты строил из себя героя? Не надейся, никто тебя никуда не пошлет, будешь жить здесь и преодолевать трудности!

— И буду! — твердо заявил Спас. — Трудностями меня не испугаешь!

Лесник перешел к Босьо и Оглобле, которые молча чистили кукурузу. Он был по горло сыт разговорчиками Спаса.

— Как дела, Босьо? — спросил Лесник бывшего немого.

Босьо никак не реагировал на его вопрос.

— Я тебя спрашиваю, Босьо! — повторил Лесник.

— Не хочет разговаривать, — ответил вместо него Оглобля. — Я тоже его спрашиваю, но он молчит.

— Почему? — удивился Лесник. — Ведь он же начал говорить?

— Начал, — кивнул Оглобля. — Все о той птичке рассказывал, что она ему пропела, а теперь молчит и о ней тоже ничего не рассказывает.

— Может, снова онемел. Они такие, — вмешался Спас, глаза его смеялись. — Они все такие.

— Кто? — спросил Оглобля.

— Да весь их род.

— Не знаю, — мрачно произнес Оглобля. — Мне тут все неясно. Может, он сейчас внешне молчит, застыл, как памятник, а внутри ведет разговор. Он сейчас снаружи и на человека не похож, одно только лицо человечье.

— А ты тоже хорош, такую ерунду болтаешь! — разозлился снова Лесник. — Снаружи один, внутри другой… Обыкновенный человек.

— Не человек, — возразил Оглобля.

— А кто тогда?

— Не знаю. — Осмелев, Оглобля продолжал: — И человек, и не человек. Посмотреть издали, так все мы люди, а как подойдешь поближе, видишь, что ошибся.