Вечные времена

— Ох, у меня от вас голова разболелась! — Лесник со стоном схватился за голову.

— От кого от нас? — спросил Оглобля.

— От тебя, от Спаса, от Босьо, от Председателя, ото всех. Не люди вы, а черт знает что, — вздохнул Лесник.

— Ну, а я про что толкую? — сказал Оглобля.

Лесник вскочил с места, как безумный. На Оглоблю он даже не взглянул, тот склонился над кукурузой, глубоко задумавшись о людях и нелюдях. Лесник огляделся вокруг в поисках кого-нибудь, от кого у него не заболит голова, и увидел патриархальную группку Улаха. Подойдя к ним, сел. Улах затрепетал от страха. Лесник спросил:

— Что с тобой, Улах? Ты весь дрожишь, уж не разболелся ли?

— Н-нет, — ответил Улах.

— Тогда, Улах, — сказал Лесник, — сыграй что-нибудь бодрое, чтоб отлегло у меня от сердца.

Дрожа еще сильнее, Улах обвел взглядом свое семейство и сунул руку в мешок. Вынул кларнет и, мысленно простившись с будущим, заиграл. Кларнет весело пискнул, исполнил затейливый проигрыш, и над посиделками понеслись звуки марша «Шумит Марица».

СЧАСТЬЯ

— Почему будешь петь американскую? — нахмурился Лесник, ожесточенно слюнявя химический карандаш. — Ты что, не знаешь советских?

— Не знаю, — ответил Американец. — Но эта прогрессивная, об отчем доме.

Лесник взглянул на него с сомнением. С раннего утра он ходил по домам, агитирую за коллективную встречу Нового года. Старухи должны были испечь пирог со «счастьями». — Какие «счастья» нам положить в пирог, — спросила его бабка Велика, — ежели все мы одной ногой в могиле? Будь тут молодые, мы б знали, что им пожелать, а так… — Сделайте все, как положено, — ответил он им, а там увидим, когда разрежем пирог, кому что достанется. — А сколько «счастьев» запечь в пироге? — спросила бабка Велика, остальные старухи дружно закивали: да, сколько? — Пятьдесят четыре, — ответил Лесник, — сколько нас человек осталось в селе, столько и кладите. Правда, трое сейчас в расходе. — Где? — хором спросили старухи. В отсутствии, — пояснил Лесник, — один в больнице, один у своих в городе, а еще один вроде бы на тот свет собрался. — Ты о Сеизе говоришь? — спросила бабка Петра. — Он до Нового года не помрет. Раз нос у него еще не совсем заострился, не помрет. — Ладно, — сказал Лесник, — положите и для Сеиза «счастье», я буду его уполномоченным, возьму для него кусок пирога со «счастьем» и отнесу ему после праздника. — А для Босьо класть? — спросила бабка Ралка, мать Ивана Пенчова. — И для него, и для бабки Недели, и для Оглобли — я ведь сказал, чтоб для каждого было. — Но, Лесник, столько счастья нет и на всем белом свете! — возразила бабка Анна. — Может, и нет, но для нас будет, авторитетно заявил Лесник, слюнявя свой карандаш. Оглядев старух, он продолжил: — Подготовьте и номера программы. — Какие номера? — спросила бабка Черна, мать Ивана Стоянова. — Номера художественной программы, — улыбнулся Лесник, — каждый должен или что-то продекламировать, или что-нибудь спеть… Вы, например, можете выступить и коллективно… — Коллективно?! — взвизгнула бабка Рал-ка. — Ты, Лесник, только и требуешь, чтоб все коллективно… — Не я требую, — возразил Лесник, — эпоха требует, но сейчас мы не будем углубляться в принципиальные вопросы. Подумайте, кто с чем выступит, какие «счастья» запечете в пироге; у кого есть вино и закуска, принесите для общего стола. Будет и музыка: Улах будет играть.

Ну, со старухами я договорился, — думал сейчас Лесник, глядя на блестящую лысую голову Американца и еще более блестящие металлические зубы, которые тот сделал в Америке; договорюсь и с Сеизом, лишь бы он выдержал до Нового года, но вот этот Американец создает мне проблемы.

— Может, песня и об отчем доме, — сказал Лесник, — но как-то не подходит, чтобы на Новый год мы пели империалистические песни.

— Она не империалистическая, — возразил Американец. — Если о возвращении домой, значит, вовсе не империалистическая.

— Ох, не пудри мне мозги! — разозлился Лесник. — Ну ладно, а на каком языке будешь петь?

— На английском, — кротко ответил Американец.

— Ox! — еще раз охнул Лесник и, убедившись в том, что ни с чем другим Американец не выступит, сдался:

— Хорошо, споешь эту песню, но смотри, чтоб со словами все было в порядке!

— Не беспокойся! — заверил Американец, надевая фуражку.

Послюнив карандаш, Лесник записал в блокноте:

«Амер. — песня на англ, об отчем доме???»

Босьо был у себя во дворе. Он любовался новой коптильней, где уже висели четыре свиных окорока.

— Значит, отказываешься исполнить какой-нибудь номер? — В третий раз спросил его Лесник, приготовив карандаш.

Босьо молчал.

— Если хочешь, расскажи о птичке, — сказал Лесник, — о той, что села на твой тополь и все тебе пропела.

Босьо поднял взгляд на голый черный тополь, и глаза его потемнели. Лесник понял, что ничего он не расскажет. Хорошо, — сказал он ему, — освобождаю тебя от художественного исполнения, но взамен этого придешь мне помочь очистить комнату третьего класса от шелковичных коконов и развесить там лозунги, которые сейчас пишет учитель Димов.

Босьо кивнул в знак согласия.