Вечный слушатель

Албрехт Роденбах (1856–1880)

Мечта

Плывут седые облака
в лазури высоты.
Глядит ребенок, погружен
в мечты.
И, изменяясь на лету
уходят облака в мечту,
они плывут, как сны точь-в-точь,
прочь, прочь,
прочь.

Плывут седые паруса,

торжественны, чисты.
Глядит ребенок, погружен
в мечты.
И, уменьшаясь на лету,
плывут кораблики в мечту,
не в силах ветра превозмочь,
прочь, прочь,
прочь.

Плывут миражи вдалеке,

плывут из темноты.
Глядит ребенок, погружен
в мечты.
И нагоняет на лету
мечта — мечту, мечта — мечту,
чтоб кануть в Лету, кануть в ночь,
прочь, прочь,
прочь.

Лебедь

Прохладно; первая звезда
в просторах замерцала;
и в девственный глядится пруд
небесное зерцало.

В объятьях ночи и луны,

сияние струящей,
прекрасный лебедь на воде
лежит, как будто спящий.

Он гладь невинную крылом

восторженно тревожит,
и пьет, и грезит, как поэт,
и прочь уплыть не может.

Ему ответит на любовь

печаль воды озерной,
и образ отразит его —
хрустальный, иллюзорный.

И лебедь в озеро влюблен,

безмолвствуя во благе, —
но не бесчестит никогда
его невинной влаги.

(Дитя, вот так и я творю,

когда закат увянет,
когда невинный голос твой
в мое сознанье канет.)

Орёл

Вершину как престол избрав,
торжественная птица
взирала в небо, чтоб затем
в просторы устремиться.

Но ядовитая змея

всползла на каменные кручи,
и, лишь собрался царь высот
уйти в полет могучий,

змея вокруг его груди

предательски и злобно,
блеснув на солнце, обвилась,
стальной петле подобно.

Летит орел, а с ним — змея,

что меж камней лежала,
и в грудь орлу сочится яд
отравленного жала.

О честолюбец, возлети

в простор, в пучину света —
и не ропщи, что смерть близка:
таков удел поэта!

Мир

Был зимний вечер. Темнота окутала алтарь.
Ко входу в церковь брел монах, держа в руке фонарь.

Как пилигрим, свершивший путь, усталый, изможденный,

остановился и застыл у каменной колонны.

И долго около дверей ключами он бренчал,

но сам, казалось, ничего кругом не различал,

как призрак. Наконец вошел, ступая еле-еле,

трикраты грудь перекрестил, смочил персты в купели,

фонарь немного приподнял, и видит в тот же миг:

стоит вблизи от алтаря еще один старик, —

как Голод, худ, как Смерть, согбен, но — все же был высок он,

в седой копне его волос светился каждый локон;

исполнен вдохновенных дум, сиял во мраке он,

как алебастровый сосуд, в котором огнь зажжен.

Сурово инок вопросил, едва его заметил:

«Что ищешь?» — «Мира!» — в тишине чужак ему ответил,

вздохнул и в нишу отступил, к колонне, — там темно.

Монах, взглянув на чужака, молиться начал, но,

постигнув истину, шагнул назад, к церковной двери:

пришлец, искавший мира здесь, был Данте Алигьери.

Macte Animo